Придорожная собачонка - [8]
Его произведение через двести, триста лет. Если будет существовать язык, на котором оно написано. То есть зависимость, огромная зависимость от множества глупцов, которые, этим языком пользуясь, будут тащить его вниз и подальше от умных, которые будут его совершенствовать. Сколько же будет тех и сколько других?
Не могу простить своим неизвестным предшественникам того, что они не упорядочили польский язык и оставили мне фонетическую неряшливость всех этих «пше», «пши», «щчи».
Наше сообщество
Зависть художников. Несмотря на весь свой комизм, зрелище невеселое. Каждый охотно утопил бы собрата в ложке воды. Наблюдаешь за этим годами и не можешь отделаться от черных мыслей. Это напоминает картину человеческой жизни с той лишь разницей, что, борясь за жизнь, деньги, любовь, безопасность, художник сражается за земные блага, ощутимые здесь и сейчас, а слава поэмы или холста с нанесенными на него мазками в высшей степени абстрактна, ибо после смерти человеку эта слава ни к чему. Но дело здесь не в будущем, а в представлении о себе. Похвалы какому-то достижению — зеркало, которое льстит, а хула — кривое зеркало, в котором черты, от природы недурные, оказываются чудовищными.
То же самое и во взаимоотношениях мужчин и — женщин: домогательства, свершение, трагедии, и всегда одно и то же: главное — представление о себе, о своей красоте, притягательности, мужественности etc.
Тепло
Сиюминутная жизнь этого сообщества художников, литераторов и школяров была мелкой вязью конфликтов, дружб, наступательно-оборонительных союзов и прежде всего сплетен о подробностях чьей-то частной жизни. Погружение в сиюминутность было настолько захватывающим, что особая природа данной минуты ускользала от внимания. Лишь течение времени обнажало эту особенность, и тогда оставалось только удивляться. Внезапно, в один прекрасный день, на хорошо знакомых лицах проступала печать прожитых лет, они оказывались морщинистыми, поблекшими, заметны становились седые волосы иди залысины. Этому печальному зрелищу сопутствовал проблеск понимания: ну да, напряженность жизни поддерживается только телесным участием и животным теплом этих мужчин и женщин — личностей и в то же время организмов. Когда ослабевает жизненная энергия и ее излучение, ощутим становится холод надвигающегося оледенения. Его гигантская стена неудержимо приближается, давя зайчиков, лягушечек, человечков с их забавами. Потом остается лишь история искусства, науки и литературы. На самом деле воспроизвести ничего нельзя, и напрасно ученые мужи стараются докопаться до мельчайших подробностей. Уцелеет лишь несколько имен да еще вопрос, изначально обреченный оставаться безответным: куда все это делось?
Это
Как будто все это готовое — уже сложившееся до мельчайших деталей — ждало тут, рядом, на расстоянии вытянутой руки, и если бы я это взял, то не выуживал бы нечто из простирающегося кругом ничто, а словно бы просто брал с полки уже существующий предмет.
Открытие
Они не понимали, как этот поэт мог писать и циничные стихи, и патриотические, прославлять власти и насмехаться над ними. Почему он казался то человеком верующим, то скептиком, то радостным, то совершенным пессимистом. Все это, однако, происходило в то время, когда индивид считался чем-то вроде замка или крепости, откуда совершаются вылазки в мир.
Затем обнаружилось, что человеческая цивилизация — это множество сплетающихся голосов, оркестр, в котором каждый человек может быть поочередно разными инструментами. Таким образом ослабление материи, сомнение в любой сущности, достойные сожаления и даже именуемые «смертью человека», открыли нам новое измерение беспрестанно обновляющегося Theatrum.
Будущее
Пролегомены к обществу будущего. Бесчисленные разновидности психических заболеваний; сумасшедшие, которые бродят по улицам и разговаривают сами с собой — как сегодня в Калифорнии; всеобщая распущенность в том, что касается секса, наркотиков и преступлений. Отсюда потребность собираться в небольшие сообщества, объединенные уважением к разуму, здравому смыслу и чистоте нравов. Возможно, среди всеобщего одичания в них даже сохранится поэзия, словно здоровый среди больных, — как в прежние времена больной среди здоровых.
Предназначение
Вмешательство Провидения в его жизнь было неопровержимо, но он охотно забывал об этом, что, возможно, и к лучшему — иначе он постоянно ощущал бы себя избранником, помазанником. Когда-то, в дни сомнений, ему иногда виделась грядущая судьба как служение — людям? народу? нации? Он молил об этом, но не знал, как должно предназначение сбыться.
Племена
Хотелось бы мне написать историю этих племен, да удерживает мысль, что не было у них никакой истории и что если бы я это сделал, то был бы повинен в предоставлении вымышленной картины их потомкам, жадно хватающимся за любую мифологию.
Лабиринт
Мне довелось жить во времена, когда человек стал преклоняться перед лабиринтом собственного разума и это побудило поэтов и художников к бурной деятельности. Сочетание слов либо красок на холсте пришло на смену вопросам, обращенным к небу, земле, морю, звездам и облакам, откуда уже не ждали ответа. Мне бы радоваться, ведь я занимался сочинительством. И я задумался, почему не принимаю этого.
Интеллектуальная биография великого польского поэта Чеслава Милоша (1911–2004), лауреата Нобелевской премии, праведника мира, написана в форме энциклопедического словаря. Он включает в себя портреты поэтов, философов, художников, людей науки и искусства; раздумья об этических категориях и философских понятиях (Знание, Вера, Язык, Время, Сосуществование и многое другое); зарисовки городов и стран — всё самое важное в истории многострадального XX века.На русский язык книга переведена впервые.Возрастные ограничения: 16+.
Книга выдающегося польского поэта и мыслителя Чеслава Милоша «Порабощенный разум» — задолго до присуждения Милошу Нобелевской премии по литературе (1980) — сделала его имя широко известным в странах Запада.Милош написал эту книгу в эмиграции. В 1953 г. она вышла в Париже на польском и французском языках, в том же году появилось немецкое издание и несколько англоязычных (в Лондоне, в Нью-Йорке, в Торонто), вскоре — итальянское, шведское и другие. В Польшу книга долгие годы провозилась контрабандой, читалась тайком, печаталась в польском самиздате.Перестав быть сенсацией на Западе и запретным плодом у нас на Востоке, книга стала классикой политической и философской публицистики.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Чеслав Милош не раз с улыбкой говорил о литературной «мафии» европейцев в Америке. В нее он, кроме себя самого, зачислял Станислава Баранчака, Иосифа Бродского и Томаса Венцлову.Не знаю, что думают русские о Венцлове — литовском поэте, преподающем славянскую литературу в Йельском университете. В Польше он известен и ценим. Широкий отклик получил опубликованный в 1979 г. в парижской «Культуре» «Диалог о Вильнюсе» Милоша и Венцловы, касавшийся болезненного и щекотливого вопроса — польско-литовского спора о Вильнюсе.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Книга не является ни оправданием, ни чрезмерным восхвалением Борхеса, но лишь обозначает подверженность автора магическому реализму. «Карл ван ден Воорт – писатель-самоучка» повествует о выдуманном персонаже – писателе, достаточно далёком от литературного мэйнстрима, творения которого остаются незаметными для широкой аудитории. В эссе «Глубинная мысль, лежащая на поверхности» даётся толкование идеи, лежащей в основе рассказа Х.Л. Борхеса «Алеф».
У озера, в виду нехоженого поля, на краю старого кладбища, растёт дуб могучий. На ветви дуба восседают духи небесные и делятся рассказами о юдоли земной: исход XX – истоки XXI вв. Любовь. Деньги. Власть. Коварство. Насилие. Жизнь. Смерть… В книге есть всё, что вызывает интерес у современного читателя. Ну а истинных любителей русской словесности, тем более почитателей классики, не минуют ностальгические впечатления, далёкие от разочарования. Умный язык, богатый, эстетичный. Легко читается. Увлекательно. Недетское, однако ж, чтение, с несколькими весьма пикантными сценами, которые органически вытекают из сюжета.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Метафоричный рассказ о том, как амбициозная главная героиня хочет завершить проект всей своей жизни, в котором видит единственную цель своего существования. Долгое время она сталкивалась с чередой неудач и неодобрением родственников, за которым стоит семейная трагедия, а сейчас рассуждает о причинах произошедшего и поиске выхода из сложившейся ситуации.
Однажды окружающий мир начинает рушиться. Незнакомые места и странные персонажи вытесняют привычную реальность. Страх поглощает и очень хочется вернуться к привычной жизни. Но есть ли куда возвращаться?
Борис Парамонов — философ, блестящий стилист, один из самых оригинальных и острых современных авторов, заслуживший репутацию мастера интеллектуальных парадоксов. С 1980 года живет в Нью-Йорке.В настоящем сборнике Борис Парамонов предстает как исследователь и комментатор академического склада.
Эта книга — первая в России попытка представить крупнейшего англоязычного поэта Уистена Хью Одена (1907–1973) в качестве эссеиста. В сборник вошли эссе о Фросте, Кавафисе, Шекспире, Эдгаре По, Кафке, а также размышления Одена о природе поэтического творчества.Книгу дополняют избранные стихотворения поэта.
«Я родился в первой половине прошлого века. Так выгладит 1949 год из нынешних дней. Так время помещает тебя без спросу в эпос. Москвич-отец с эльзасскими корнями и ашхабадка-мать из тамбовских молокан поженились в Германии, я родился в Риге, много лет прожил в Нью-Йорке, эти строки пишу в Праге». Это начало книги, написанной в жанре эссе, сочетающего автобиографию, путевую прозу, лирические и публицистические отступления. Автор совершает путешествие в поисках той страны, в которой он родился и которую оставил; тех новых государств, на которые распался Советский Союз; собственных корней и истории своей семьи.