Приди и помоги - [62]

Тогда Прусская улица и поднялась, а за нею и другие. Тут уж Мирошкиничам пришлось несладко. Добрались и до Луготы, и отца его Евстрата. Убили обоих. Вот Пелагея и жалела, что не оказалась там. Может, удалось бы вернуть хоть часть награбленного. Еще бы что-нибудь прихватила. А нет — так на труп Луготин полюбовалась бы. Но Пелагее не повезло. Она поздно узнала об этом, а когда, оставив Олексу одного в избушке, прибежала к дому врага своего, дом уже горел, и все подворье пылало, а трупы Евстрата и Луготы плыли себе по Волхову в Ладогу, поганя собой чистые воды.

Олекса дернулся и запищал, просыпаясь. Пелагея тоже встрепенулась и стала скорее перепеленывать сыночка — не потому, что в этом была нужда, а так, хоть немного время протянуть перед кормлением: кормить-то было нечем. Еще немного оставалось мучной пыли, почти черной и смешанной с соринками, как Пелагея их ни выбирала. Она решила уж сегодня эту пыль не беречь, а заварить водой — и пусть Олекса поест вдоволь. Глядишь — и ей достанется немного хлебнуть жижицы. Она сразу повеселела. Ничего, что немножко голодно живется — все сейчас так живут. Когда станет совсем невмоготу, она пойдет по домам просить, и ничего такого в этом нет стыдного или страшного. Сейчас все просят, к ней на пепелище и то заходят по нескольку раз на дню — и старики с детьми, и бабы. Один раз мужик зашел, молодой еще, нестарый. Тоже хотел попросить чего-нибудь, наверное. Но, поглядев на то, как Пелагея живет, сам покопался в суме, достал хлеба целую коржу, сунул ей в руку не глядя и быстро ушел. Эту коржу они с Олексой на целых три дня растянули!

Вскипятила в глиняной плошке воду, всыпала туда черную муку, размешала, вдыхая сытный пар, чтобы запах зря не улетучивался. Олекса, видно тоже унюхав, сразу затих, лежал и смотрел, как Пелагея творит самое желанное, что он только знал в этой жизни, — еду. Ей и самой хотелось побыстрее покормить сына, но варево было еще горячим, а ложкой бултыхать его, чтобы остыло, Пелагея не решалась — думала, что с паром уйдет много сытности. Олекса вел себя хорошо, терпеливо ждал. И она стала ждать.

Своего первого ребенка Пелагея почти уже не помнила, как не помнила и всей прошедшей жизни до того дня, когда Никита, ее муж, нашел ее в разоренной деревне. А до Никиты не было у нее никакого мужа, и тот, с кем она зачала ребенка на празднике, канул в небытие, не оставив в памяти следа. Ребеночек — да, остался, но уже здесь, в Новгороде, умер, и они со старым Пелпсом похоронили его по старинному обряду. Ночью, тайно, чтобы не попасться никому на глаза в христианском городе, они спустились к Волхову и в маленькой ладейке отправили ребенка в плавание — туда, где он должен был найти себе новое пристанище, новых родителей и опекунов, вырасти в большого и сильного воина. Это теперь Пелагея знала, что все бывает совсем не так. Но ведь тогда она была еще совсем дикой, дочерью своего народа. Это давно было и уже забылось почти совсем.

Пелагея посмотрела на плошку с остывающим варевом, и ей стало страшно. Все-таки эта последняя горсть мучной пыли, когда еще лежала нетронутой в ухоронке, согревала душу надеждой. А сейчас она будет съедена — и что делать дальше? Можно было себя тешить надеждой на то, что люди помогут. Но ведь — не помогут, потому что нечем. Нынче даже у богатых есть нечего. Правда, не у всех. Торгует же кто-то хлебом — значит, успел запастись или с прошлого года сохранил в кладовых. Кадь ржи двадцать гривен стоит — иди да покупай. Это целый табун коней можно раньше было купить за столько, да еще и стадо коров в придачу. Ничего, продают, пользуются людским горем. Голодный человек, чтобы самому поесть и детей накормить, последнее отдаст.

Лето уже кончается, а подвоза хлебного в город нету. Как поднялись тогда люди на Мирошкиничей да их прихлебателей, князь Ярослав испугался даже, вмешиваться в смуту не стал, отсиделся на городище. А потом разгневался, оставил вместо себя старика немощного Хотея Григоровича, будто в насмешку, а сам со своими дворянами и дружиной из Новгорода ушел в Торжок. И говорят, будто бы на прощанье сказал, что теперь Торжок будет Новгородом, а Новгород — Торжком. Дальше — известно что. Все торговые пути в новгородскую землю идут через Новый Торг, мимо не пройдешь, а где пройти можно, там князь Ярослав засеки сделал, войско поставил. Заступил все пути! Захотел наказать непослушных граждан новгородских. А мороз, что все всходы побил, князю Ярославу на руку: скорее пощады запросят, приползут, поклонятся.

Уж посылали к нему послов — каяться, умолять, чтобы не, дал умереть злой смертью. Несколько раз посольства ездили в Торжок, да оттуда не возвращались. Как не возвращались и купцы, на свой страх решившиеся поехать в низовские земли за хлебом. Всех князь Ярослав брал, заковывал, отправлял пленниками по своим вотчинам. Неужели и вправду хочет, чтобы никого в Новгороде не осталось? Люди так и думают. Кто помрет, кто разбежится — приходи тогда опять да хоть всю нижнюю землю с собой приводи: селитесь, места много! Не князь, а кара Господня неизвестно за какие грехи.