Причуды любви - [70]

И вот он, с бьющимся от возбуждения сердцем, и Зара, кипящая гневом и злобой на судьбу, рука об руку спускаются по лестнице к восторгу горничных, выглядывающих из приотворенных дверей. Вся женская прислуга бросилась на галерею, откуда удобнее было любоваться интересным зрелищем. Все знали обычай предков рода Танкредов: когда лорд Рейтса впервые приводит свою жену в переднюю столовую, где они должны обедать вдвоем, он должен ее поцеловать, кто бы при этом ни находился рядом, приветствуя ее в новом доме. И увидеть, как его светлость, которого вся прислуга считала красивейшим джентльменом в мире, поцелует ее светлость, было так интересно, что вся прислуга ждала этого спектакля с большим нетерпением.

Как же все они удивились бы, если бы могли слышать сказанные ледяным тоном слова их господина, обращенные к жене, когда они спустились с лестницы:

— Существует глупый обычай, что я должен поцеловать вас, когда мы войдем в столовую, и дать вам вот этот золотой ключик, как символ того, что я открываю перед вами право пользоваться всем моим имуществом. Слуги, конечно, будут смотреть на нас, поэтому не пугайтесь.

Взглянув вверх, он увидел ряд любопытных, возбужденных лиц, и вдруг, охваченный задорным мальчишеским настроением, за которое все так его любили, рассмеялся и замахал рукой глазеющим на них слугам. Зара почувствовала страшное волнение: значит, когда они пройдут вот эти несколько десятков шагов, он поцелует ее? И по мере того как они проходили эти шаги, ее лицо становилось все бледнее, а Тристрам за это время пришел к решению, что он хоть на секунду перестанет бороться с искушением и вместо того, чтобы холодно приложиться губами к ее лбу, как намеревался сделать раньше, поцелует ее прямо в губы. Какое ему дело до того, что на него будут смотреть лакеи? Ведь это был его единственный шанс!

И вот, когда они подошли к большим двойным дверям, Тристрам привлек Зару к себе, вложил в ее руку золотой ключик и прижался своими горячими, трепещущими устами к ее устам. О, какое безумное блаженство! Зара по обязанности или по каким-то другим причинам не сопротивлялась, и Тристраму это мгновение вскружило голову. Почему между ними стоит какой-то проклятый барьер? Неужели нельзя его уничтожить? Но когда он взглянул на свою жену и увидел, что она бледна как смерть, то испугался, что она лишится чувств — ведь волнение действует на людей различным образом; а Заре этот поцелуй показался сладостной смертью…

— Подайте ее светлости шампанского, — приказал он буфетчику и, глядя на нее все еще сияющими глазами, мягким тоном сказал: — Должны же мы выпить за наше собственное здоровье!

Но Зара не поднимала глаз, а Тристрам видел только, как дрожат ее ноздри и как поднимается, и опускается ее грудь. Чувство дикого восторга овладело им: значит и ее сердце так же бешено билось, как его! И какое бы чувство ни заставило его так биться, гнев ли, презрение, или другое, еще более сильное, — все равно, во всяком случае, от ее обычной холодности не осталось и следа! О, как ему хотелось, чтобы в его роду сохранились еще какие-нибудь нелепые обычаи! Например, чтобы можно было приказать слугам выйти из комнаты и целовать ее наедине! И Тристрам с большим оживлением продолжал играть свою роль. Когда зоркие взгляды торжественных лакеев следили за ними, он был по отношению к Заре само очарование и любезность. Когда же они на мгновение оставались одни, он снова принимал неприступный вид, чтобы Зара видела, что он только играет.

Обед прошел. Он был для обоих истинным испытанием — Зара попеременно переходила из рая в ад, что же касается Тристрама, то он в первый раз со дня своей свадьбы не чувствовал сердечной боли, так как видел, что сумел взволновать эту неприступную красавицу. В Заре же, пока длился обед, крепло убеждение, что Тристрам нарочно мучает ее, переигрывая свою роль. Разве всего каких-нибудь три часа назад он не сказал ей, что страшно сожалеет о том, что любил ее?

А вдруг он, когда целовал ее, заметил, что она любит его, и теперь издевается над ней и мстит ей? И гордость снова вспыхнула в ней. Нет, она не позволит играть с собой! Когда они останутся вдвоем, она ему покажет, что тоже только играла роль! Поэтому когда слуги, подав кофе, оставили их одних, Зара моментально умолкла и приняла свой надменный, холодный вид. И супруги снова застыли, не глядя друг на друга.

Так продолжалась эта комедия. Но вскоре им предстояло открывать бал. Первый танец следовало танцевать с наиболее почетными гостями: Заре — с управляющим, а Тристраму — с его женой, но второй танец они должны были танцевать вместе, и во время этого танца, когда веселье уже будет в полном разгаре, они, как предполагалось, незаметно выскользнут из комнаты и пойдут к себе.

— Нам придется сейчас танцевать, Зара, — сказал Тристрам, подходя к ней, и, не дожидаясь ее ответа, обнял за талию, и они закружились в вальсе. Охваченные безумным возбуждением, они кружились по залу, не останавливаясь, в каком-то восторженном упоении страстно наслаждаясь близостью в танце, и не думая над тем, что делают. Пока замолкла музыка…