Причина смерти - [9]

Они удалились в лес на безопасное расстояние, лица горели от нечистого возбуждения, первое возлияние богу совершили впопыхах, выпив сразу помногу, чтобы полегчало, и тут раздался удалённый голос владыки. Это был вопль ярости и страсти, могучий и бесстыдно похотливый. Девица ответила пронзительным визгом страха или желания. Они пили вино и ели мясо под вопли и стоны страсти, под запах пота и крови, долетавший с моря. Юноши заснули, царь продолжал пьянствовать в одиночестве.

Когда ночь усыпила детей земли, он поднялся на ноги и нетвёрдой походкой дошёл до места торжества страсти и смерти. Там не было ничего, никаких следов, запахов, цепи тоже исчезли. Царь взглянул на небо, слёзы потекли из глаз, смочив ресницы, щёки, волосатую грудь. Ему стало легче, взор прояснился, где-то наверху за сферической твердью небес он почувствовал силу превыше земных богов, всей волей, любовью и знанием устремился к Ней, и ему показалось, что небо ответило тихим, прохладным и кратким уколом, от которого заныло сердце, закружилась голова. Царь упал на песок и заснул мёртвым сном сильно пьяного и усталого человека.

Царица любила богоравного супруга, уважала его ум и образованность, ценила как возлюбленного, восхищалась несказанной мощью мышц и гибкой негой тела. Она умела чувствовать его настроения, поэтому ночь провела беспокойно не только из-за желания, горевшего на коже, но и воспринимая далёкие сигналы горя, непонимания и усталости. Царице стало тоскливо, она поёжилась под тенью навеса, и нежеланное, отгоняемое сознанием воспоминание заполнило мозг и расцвело ярким уродливым бутоном.

Почти полгода назад, когда закончились зимние дожди, когда дворец не начинали строить, Инженер учился в Мемфисе, а стена и пол существовали только в мыслях царицы, в трёх поприщах от Кносса на берег высадились северные варвары. Они немедленно ограбили близлежавшие крестьянские хозяйства, сволокли в лагерь около вытащенных на берег чёрных судов кучи еды, посуды, разного хлама. Пригнали скот, красивых девушек, впрочем, и некрасивых тоже. Для грубых варваров все критянки сходили за красавиц.

Земледельцы были беспомощны перед бандитами. Те не признавали дискуссий и уговоров, да и языка не знали, понимали только силу, а сила в бою имеет свойство убивать. Убийства себе земледелец в начале сезона позволить не мог: долгие ритуалы заняли бы у него слишком много времени. Тут-то и нужен был царь с войском, умелым в бою, не связанным с сельским циклом, опытным в молитвах, ритуалах и очищениях. Армия царя, несколько десятков воинов и рабов, сверкая медью и распевая гимны богу войны, охотно выступила в поход, не сомневаясь в лёгкой победе и предвкушая увесистую крестьянскую благодарность.

Город опустел, потеряв на время цвет общества, царица загрустила, перестала наряжаться и краситься. Она очень скучала по мужу, с которым рассталась впервые. Молитвы, помогавшие благополучию воинства и божественного предводителя, отнимали немного времени, от чтения болела голова, пасмурная погода нагнетала мрак и скуку. Девчонки тоже затосковали, кокетничать было не перед кем. Царица валялась на кровати голая, злая и капризная, сёстры сидели и лежали на полу, скука была, хоть вешайся.

Именно в это поганое время, как будто мало было неприятностей, над правой грудью царицы появилось небольшое утолщение. Оно росло под тонкой кожей, превратилось в здоровенный волдырь, неболезненный, но противный. Царица встревожилась до чрезвычайности, девицы принялись реветь, наконец, было принято волнующее решение идти за городскую черту к мужскому дому и просить единственного на Крите врача спасти жизнь повелительницы.

О враче никто ничего толком не знал. Он бежал на Крит из Шумера, прибыл совсем недавно. Он совершил в Шумере некий проступок, который сделал его нечистым; как видно, проступок очень серьёзный, раз отеческие земли отторгли его, не позволив обрести очищения на родине. Он поселился за городской чертой Кносса в доме, специально предназначенном для таких беглецов, в город вход для него был закрыт; был он силён, знатен, то, что он врач, было известно и не требовало подтверждения исцелениями.

Поздно вечером царица, взяв с собой Красную, Зелёную и двух негритянок, пошла с холма в город. Рабыни кроме топоров и бичей несли рулоны плотных тканей, намотанных на деревянные шесты и расписанных охранительными орнаментами и заклинаниями. Они прошли в прохладных тёмных сумерках мимо штабелей кедровых брёвен, заранее приготовленных для строительства дворца, спустились с пологого холма и тихонько двинулись по запутанным проходам между каменными и глиняными стенами. В том, что они делали, не было ничего запретного, но привлекать внимание не хотелось, жалко было превращать интересное тайное приключение в шумную процессию с дурацкими пожеланиями, не искренней, а диктуемой этикетом заботой, значительными глупыми лицами, светом факелов, жертвами, едой и пьянкой.

К счастью, горожан покоила вечерняя усталость. Дома были, как и будущий дворец, снизу каменные, сверху деревянные. Стены расписывали, кто как умел, всё было яркое, свежее, днём сверкало на солнце. Сейчас совсем стемнело, похолодало, из дверных и оконных проёмов слышались храп, любовные стоны, молитвенные бормотания. Пять девушек бесшумно приближались к недалёкой городской черте, стараясь не стучать зубами от ночного холода. Критянки были в выходных платьях, париках, прибранные, накрашенные, плечи и груди были прикрыты разноцветными накидками из птичьих перьев, но всё равно они мёрзли. Негритянки надели огромные куски войлока с дырками для голов, войлок прикрывал их спереди и сзади, оставляя голыми бока и мускулистые длинные руки. Наконец, цель была достигнута. Городская черта действительно была чертой, проведённой плугом по земле, возобновляемой дважды в год и указывавшей границу, которую могли пересекать только граждане, чистые перед людьми, богами и собственной совестью.