Приближаясь и становясь все меньше и меньше - [5]

— Подумаешь! — отмахнулся сержант. — Что ж! Ему в первой батарее еще не такое обещали.

— Сиди спокойно — иголки погнешь. И не храбрись — ты не знаешь, что это такое. Между прочим, про первую батарею ничего не слыхать, а про тебя весь дивизион знает: и что ты, и что не ты — теперь сам черт не разберет, потому что он говорил только про тебя.

— В таком случае о чем разговор — какая теперь разница? — заметил Метла. — Меня сегодня уже Курбанов вызывал…

— Ну вот, а ты говоришь, какая разница! — возмутился Доктор. — Одна — дает! Другая — дразнится! Бывает свинина жирная, бекон, свинина постная и свинина со снятым шпиком!

Вот так всегда, хотя он знал Доктора уже без малого три года, все никак не мог привыкнуть к его странным параллелям, к неожиданному повороту разговора, за которым скрывался непонятный сержанту способ мышления и обескураживающая его эрудиция. Но Метла как-то допер, что это так, потому что у него-то вообще прежде не было никакого способа мышления, потому что он до своего совершеннолетия умудрился вообще ни о чем не думать, а довольствовался чувствами, от которых прямо переходил к действиям, как всякий молодой человек, который рос не под зеленым абажуром в сухой пыли отцовской библиотеки. Его мать, вернувшись с завода, часами, бегала по дворам, пока находила его с мячом в руках в самой грязи, в угле, в гари, в ногах у здоровенных верзил, и тащила за ухо домой, приговаривая: «Долго ты будешь мне нервы мотать, собака худая, когда кончится это наказание, хорошие дети под машину попадают — а тебе хоть бы что!» Тогда действительно дети часто попадали кто под трамвай, кто под машину — дня не проходило, чтобы где-нибудь не стояла толпа, — такое было поветрие, было чего опасаться, но откуда Нине Николаевне было знать, что с ее сыном ничего подобного не может случиться хотя бы потому, что у него блестящая реакция, великолепная прыгучесть и уникальное чувство ориентации. Она была темная женщина, она всю жизнь строила подводные лодки, она даже не видела настоящей игры и, разумеется, не догадывалась, что «хорошие» дети потому и попадают под транспорт, что не обладают этими прекрасными качествами, и, вместо того чтобы играть в футбол — развиваться по-всякому, — сидят дома и слушают мамочку, а потом раз — и квас, или на всю жизнь калека. Доктор тоже обладал прекрасным чувством ориентации, хотя вырос под зеленым абажуром, и реакция у него была отличная, но чего-то недоставало.

Метла переходил от чувств к действиям, однако не ведая злобы, а Доктор познал ее. Этот мир никак не мог материализоваться: маленькая кузина, мамин дедушка, клиника, каждый вечер папа ошибается на одну рюмку мадеры, а после непременно истерика при слове «экзистенциализм»,—оставался зеленый абажур. А может быть, ему не хватало прыгучести, хотя прыгать он навострился, и это Метла принимал за способ мышления?

Теперь-то он знает, что от самого своего появления на свет где-то у Нарвских ворот и до самого того момента в Азадбаше, где Доктор скажет ему какие-то слова, он действительно ни о чем не думал. В этом не было необходимости ни ему, ни его матери, ни тем, с кем он жил на одной улице, он даже не представлял, как это делается и зачем, — он был футболистом.

— Он тебя спрашивал про Чернова?

— Нет. Он спрашивал, для чего вам нужна была мышь.

— Чего-чего?

— Мышь! Я и сам удивился, а потом говорю, мол, вы, товарищ майор, все перепутали: у Доктора нет никаких мышей, это у Чернова в голове мышь. А он стал кричать, что, мол, не миновать нам с вами суровой кары советского народа (или закона?), всеобщей ненависти и презрения трудящихся…

Метла хотел еще что-то сказать, но увидел, что Доктор отвернулся, и закрыл рот.

— Интересно, — проговорил Доктор, — доверят ли мне когда-нибудь хоть клизмы ставить, если узнают, что я эту мышь у него из головы «вырезал»? Как ты думаешь?

Метла снова открыл рот, Доктор посмотрел на него и усмехнулся.

В дивизионе многие видели, как Чернов льет себе на голову воду, прикладывает горячий песок, а однажды даже стрелял над ухом из пистолета — никто не обращал внимания: у какого, как говорится, капитана голова не болит, и Доктор тоже пожимал плечами — мол, мало ли, всяк сходит с ума по-своему, вон что делают: кто над ухом стреляет, кто змей дома разводит, кто «на спор» рвет в кулаке взрывпакеты, слава богу, еще никому ничего не оторвало. Но однажды Чернов поймал его на мосту и задал один «медицинский» вопрос: «Бывает у кого-нибудь мышь в голове?» Доктор посмотрел, как капитан облизывает губы, и ответил: «Бывает». — «Понимаешь, — зашептал Чернов, оглядываясь, — мне нельзя в госпиталь, я же особист, понимаешь ты это или нет?» «Колоссально!» — подумал Доктор и сказал: «Хорошо». Наутро он выписал у Курбанова мышеловку. А когда пришел Чернов, они заперлись в санчасти, где Доктор положил на видное место коловорот — «обставил операционную», уложил больного на стол, дал ему стакан спирта, разрезал кожу на макушке, поковырял десять минут для виду, потом достал из банки мышку и сунул Чернову под нос на длинном пинцете: вот она! Тот услышал писк, увидел перемазанную в крови мордочку и потерял сознание.