— Вот-вот, Курбан-ака, — улыбнулся Ткач, — а я как раз хотел поручить тебе предварительное дознание по этому делу: у тебя глаз охотника, ты все видишь.
Когда довольный майор сказал «есть» и повернулся к двери, Ткач злорадно ухмылялся: весь дивизион знал, что Курбанов в штаны наложит, пока полстраницы нацарапает.
Ткач весело стучал пальцами по столу. За окном, за черными стволами орехов, за белыми казармами, за караульным помещением, за бетонным заборчиком обвивали сопку ряды виноградника. Скоро, скоро придут туда тряпичные бабаи: они вырежут кривыми ножами сухие сучья, подвесят лозы на высокие шпалеры, а потом из сушняка разведут костер и будут пить чай на красном платке. Сдохнуть можно, слушая их невнятные толки о будущем урожае, вкусно прикусывать молодые побеги, угадывая за кислой зеленью далекий запах «шаслы», «муската», «алиготе». А «дамские пальчики»! А «генеральский» — любимая лоза — единственный, которую не подвешивают: она стелется в высокой желтой траве и приносит такие грозди, что не лезут в ведро, и каждая ягодка как яблоко. О-о, эти грозди выиграли не одно сражение, и будь сейчас сентябрь, Ткач бы и ухом не повел — пропади хоть семь Черновых, хоть целый взвод управления, потому что на осенней проверке его козыри: огневики (у него восемь наводчиков 1-го класса), механики (тоже не слабые) и, конечно, «генеральский» виноград — его краса и гордость. Пятнадцать лет он нянькался с этим «афганцем», еще когда был зампотехом в Фергане, потом когда был начальником штаба в Оши, и начинал с трех хилых закорючек, а теперь у него шестьдесят три лозы, которые приносят до трех с половиной тонн, и он — командир — порядок'
Ох, как не вовремя пропал этот капитан, ведь не сегодня– завтра тут будет столько начальства и из Москвы, и из дивизии, и всякие штабные, а эта шушера всюду свой нос сунет. Ну, будь он взводным, ну — комбатом, так нет, он, сука, форменная вошь — особист. Теперь все зависит от Доктора, а Доктор службу понимает — это точно, — так что командир может спать спокойно, по крайней мере, до понедельника, — решил Ткач и пошел домой.
Однако в полночь майор Курбанов посчитал своим долгом известить по телефону командира о том, что он только что — «это после отбой, после вечерней проверка! вот этими глазами видел через окно у Доктор на квартир сержант Метла без гимнастерка, без нательной сорочка!» — майор был сильно обеспокоен. Ткач только хмыкнул: этот «сыщик» не разглядел через стекло восемь серебряных иголок, глубоко введенных в тело и плечи, не догадался, что сержант был пациентом, что Доктор проводил сеанс иглотерапии по методе французского доктора Берлиоза. Метла страдал бронхитом, о чем Курбанов почему-то не знал, а про книгу «Записки о хронических заболеваниях, кровопусканиях и акупунктуре» даже не слышал, равно как и о том, что доктор Берлиоз был отцом известного композитора — зачинателем программного э… симфонизма.
Командир успокоил горячего заместителя, сказал, что Доктор и его лечил по этой методе — прекрасно снимал болевой синдром в раненом колене, напоминавшем ему перед грозой о тех временах, когда десант еще носил общевойсковые погоны, когда у «сучек» был брезентовый верх, а венгры бросали на них с балконов прямо в горшках китайские розы, розмарины и фикусы. Вот с тех пор он терпеть не мог комнатные растения. Когда кому-нибудь приходило в голову затащить ему в кабинет что-нибудь в горшке, Ткач выходил из себя:
— А ну, что это тут развели? Убрать немедленно этот «чепель». И всем было понятно, что он имел в виду, всем, кроме, разумеется, Курбанова.
«Остолоп», — подумал Ткач, выслушав его заверения, что, мол, завтра же тот Чернова найдет и приведет.
Через Азадбашку бухал по мосту разводящий со сменой.
«Первый час! Будят командира из-за всякой ерунды: совсем обнаглели — делают что хотят!»
Это точно: по ночам дивизион занимался своими делами. Хотя по пятницам на собраниях частенько говорилось, мол, делают после отбоя что хотят, никому и в голову не приходило соваться не в свои дела. Положено — вот и говорят, а уж соваться — себя не уважать, — считали командиры.
Это только такой дурак, как Чернов, может по ночам шататься у казармы, в окна заглядывать и таскать гвардейцев на губу за такие глупости. «Дождется, что когда-нибудь получит, — говорили в курилке. — Нашел, понимаешь ли, игрушки! Вот уж точно — мышь в голове!»
— Ну и черт с ним, — сказал Доктор. — Займемся делом. Он постукал Метлу по спине, пощупал предплечья, внимательно глядя в лицо, достал пробирку с иголками.
— Видишь ли, в чем дело: мы меняем реакцию организма на повреждение, используя его способность адаптации к боли, но это само по себе еще ничего не дает. Усиление защитных реакций, физиологических, невозможно без полной мобилизации духовных сил. Что это значит? А это значит — освобождение от приобретенных стереотипов в отношении к своему организму, к своим болячкам, к себе и ко многому другому, что тебя окружает, — потому что они мешают. Ты меня понимаешь? — Ладно, — сказал Доктор, видя, что Метла делает круглые глаза, — ладно, не поймешь, так почувствуешь.
