Приближаясь и становясь все меньше и меньше - [6]

— Вот так вот, — закончил Доктор, а когда Метла перестал хохотать, спросил: — Теперь мне хотелось бы знать: кто ему сказал, что у него другая мышь в голове?

Но Метла уже ничего не мог произнести, он снова захохотал, как зарезанный, и не заметил, как Доктор, который тоже едва сдерживался, вдруг перестал улыбаться, потому что увидел краем глаза в окно шевелящиеся усы и вытаращенные глаза майора Курбанова. Потом только Метла догадался, в чем дело, почему тогда Доктор, казалось бы, ни с того ни с сего, процедил сквозь зубы что-то вроде: «…на улице темно, и чья-то морда сраная глядит в мое окно», а он еще сильней покатился, совершенно не ведая, чем это все обернется, — как говорится: покажи дураку палец, так он себе живот надорвет.

— Послушайте, — сержант наконец взял себя в руки, — чего он там про меня такого еще наговорил? Ну, мышь — ладно. А еще чего?

Он еще удивился: с чего это Доктор ответил так холодно?

— Больше ничего, — сказал Доктор, — только смеялся, что ни чего-то ты ему не сделаешь, потому что такие, как ты, которые больше всего выступают, когда им жареный петух в одно место клюнет, наложат полные штаны и бегают за каждым офицером: товарищ командир! товарищ командир! чего делать? куда бежать?

— Во, говно! — воскликнул Метла. — Уж за кем бежать! Тоже мне — командир! Ну, сука, я б его точно пристрелил, хоть завтра, неохота только из-за такого дерьма под расстрел…

Сержант сгоряча забыл про хорошие манеры, которые обнаруживал в присутствии Доктора, — обрушил на голову пропавшего капитана самые изысканные ругательства, но Доктор даже не поморщился, не как обычно — не отвернулся, он подошел, поправил иголки и спросил* глядя ему в лицо:

— А если об этом никто не узнает?

Они еще долго сидели молча. За стеклом синели банки с препаратами, кругом топорщились книги, пучки растений, светили крылья огромных бабочек, таращился череп мертворожденного, в склянке бежал песок.

Но не для этих, говорил когда-то Доктор, не для этих оцепеневших навсегда предметов течет эта мертвая вода. Метла подумал, что, наверное, так и есть.

Да, там он был футболистом. Здесь он стал военным. У военных нет тренеров, им нужно самим раскидывать мозгами, потому что тут — олимпийская система — проигравший выбывает насовсем, он мертвый. Победителей не судят.

Больше Метла в эту комнату не заходил никогда, и он запомнил ее такой, какой видел в последний раз, и много раз мысленно входил туда. Теперь все это уже не нужно, комнаты нет, нет и самого Доктора, но он помнит и никогда не забудет, как не забывают одинокие барышни свое главное романтическое приключение.

В четыре утра дежурный по части старший лейтенант Степаненко принял сигнал «тигр-2» и поднял дивизион по тревоге. Через несколько минут начальник штаба майор Кричевский в присутствии командира сломал сургуч, развернул бумаги и вручил Ткачу со словами: «Командир, это, к сожалению, опять не война». Тот поглядел в бумаги и сердито рявкнул:

— Не стройте из себя идиота, займитесь делом: снимайте с хранения батарею Мацаля — район сосредоточения номер три.

— Скажите об этом зампотеху, — невозмутимо парировал начальник штаба и отправился в секретную часть, мурлыча себе под нос: район сосредоточения номер три — нос подотри, район сосредоточения номер один — приехал гражданин.

Когда тех раз загнали по тревоге в этот самый «номер один», то действительно приехал со штабными какой-то гражданин без знаков различия и вручил ему, начальнику штаба, пакет, который следовало по команде вскрыть в воздухе, — ох, лучше не вспоминать, как они сидели с этим добром трое суток. Но теперь-то — номер три, а это — фигня!

Проходя мимо первого поста, он остановился и спросил у часового:

— Ефрейтор, какой сегодня день?

— Суббота, товарищ майор.

— Суббота? — притворно удивился Кричевский и злорадно ухмыльнулся: — Ну, раз суббота — соси у бегемота. Доложи своему командиру, что я объявил тебе трое суток за разговоры на посту. Кто у тебя командир?

Но часовой закатил в потолок глаза и ничего не ответил.

— То-то! — погрозил ему пальцем Кричевский и пошел дальше, оставив раздолбая в недоумении: какой, осел, попался? Ведь этот, как говорит Доктор, весельчак уже, наверное, весь дивизион переловил на свою дурацкую удочку.

На следующий день начались учения. Доктор сказал:

— Было бы удивительно, если бы они не начались, — Чернов знает, когда пропадает.

— Что вы имеете в виду? не понял Ткач. — Давайте ближе к делу. Сразу хочу предупредить: если вчера нам было важно, где он, то сегодня это нас уже не интересует, потому что завтра нас спросят «почему», и это «почему» нам нужно узнать сегодня.

— Одну минуту. Позвольте все по порядку. Вполне естественно, что нам с вами было непонятно, почему Чернов исчез вообще, почему он исчез именно сейчас, а, скажем, не в марте месяце, когда мы сидели трое суток в чистом поле? Помните, мы еще гада ли: для чего эти таинственные маневры? Вы еще заметили, что на военной службе нет никаких тайн, а есть только придурь командования. Нам было смешно — тогда ничего всерьез не принималось. Как Кричевский говорит: какая война? Если мне не изменяет память, какая-то война уже была, и мы, говорят, в ней победили. Ведь только потом, когда вернулись в расположение, нам кое-что рассказали, и мы еще неделю спали в сапогах и занимались какой-то «американской» подготовкой, которую до этого видели только в кино. Нам только тогда стало ясно, как все повернулось и что не сегодня завтра нам предъявят счет за дармовые харчи и сапоги, что мирное время не исключает боевые действия, о чем мы совершенно не подозревали. Но мы к этому быстро привыкли и стали даже забывать, едва кончилась катавасия, а он не смог и, когда почуял новую заваруху, — сбежал (очевидно, те, у кого мышь в голове, обладают даром предвидения).