– 10 –
Ничего не помогало: самолет медленно, но верно обледеневал. Богачев уходил вверх, он бросал машину вниз и шел на бреющем полёте, он делал все, что мог, но ничего не помогало. Машину тянуло вниз, на воду. Она сделалась тяжелой и неподатливой. И чем дальше, тем тяжелее и неподатливее становилась машина.
Володя Пьянков теперь сидел рядом с Богачевым, на месте второго пилота, и помогал Павлу удерживать штурвал. Надо было все время тянуть штурвал на себя, чтобы хоть на время отдалить тот миг, когда самолет, сделавшись тяжелым той загранной, технически недопустимой тяжестью, шлепнется в воду.
Богачев держал штурвал у груди, отвалившись назад, и это мешало ему смотреть вперед и по сторонам. Когда только началось обледенение и он понял, что спастись от него невозможно, потому что путь на "СП-8" шел через низкую облачность и туман, Павел стал высматривать льдину для посадки. Но под самолетом медленно проходила тяжелая вода океана, ставшая из-за низкой облачности и тумана черной и зловещей.
Теперь, когда приходилось удерживать штурвал огромным напряжением мускульной силы, Богачев не мог смотреть вперед. Пот заливал глаза. Чтобы удерживать штурвал у груди, надо было как можно крепче упираться плечами в спинку кресла.
Поэтому сейчас было видно только небо. Вернее, то, что обычно называют небом.
Неба настоящего не было – была серая кашица, противная, как октябрьская липкая грязь.
– Нёма, – попросил Павел Брока, – узнай, как дела на "Науке", сообщи наши координаты на восьмерку и стань рядом: поищи льдинку.
– Есть.
– Геворк, нам еще далеко?
– Примерно час сорок минут лёту.
Богачев сразу же вспомнил струмилинский рассказ о том, что отец не признавал слова "примерно". Он очень сердился, когда слышал это слово, и всегда требовал точного ответа – до секунды.
"Отец был прав, – подумал Павел, – только так можно было поступать в обычные дни, когда рейс проходил спокойно, а не так, как сейчас. Учить надо в спокойной обстановке. И потом я не имею права никого учить, потому 'что я сам ученик".
– Спасибо, Геворк, – сказал Павел.
– Я передал координаты, на "Науке" все спокойно, "СП-8" дает плохой прогноз.
Видимости почти нет.
– Хорошо. Ищи льдинку.
– Есть.
Павел посмотрел на Володю Пьянкова. Тот был в поту, и у него дрожали жилы на шее от напряжения. Пьянков тоже посмотрел на Богачева. В глазах у него была злость и совсем не было страха. Он тянул на себя штурвал что было силы. Павел подумал, что если им придется так держать штурвал еще в течение десяти-пятнадцати минут, то силы вконец оставят их.
Богачев вспомнил, как он штурмовал Эльбрус два года тому назад. Там был один парень – сильный и красивый. Он первый поднялся на вершину и сказал:
– Мускульное напряжение при спуске – для зайцев. Считайте меня соколом.
И, оттолкнувшись палками, он понесся вниз на лыжах.
– Стой! – закричал ему вслед руководитель восхождения.
Но парень не остановился. Он исчез в белом сверкающем снежном поле. Оно, казалось, просматривалось далеко-далеко, вплоть до скал, черневших внизу. Но парень исчез в этом открытом снежном поле через мгновенье. Его нашли через час.
Он был внизу, у самых скал. Он лежал на спине, и из носа и изо рта хлестала кровь. Резкий спуск вниз, с неба на землю опасен так же, как и резкий взлет с земли в небо.
– Володя, – сказал Богачев, – давай попробуем постепенно отпускать штурвал, а потом так же постепенно принимать его на себя. Только постепенно, а не резко.
– Есть…
Они стали постепенно отпускать штурвал. Самолет шел по-прежнему совсем низко над океаном. Но он не стал опускаться еще ниже, хотя Богачев и Пьянков слегка отпустили штурвал.
– Хорошо, – приговаривал Богачев, – очень хорошо, Володя, просто очень хорошо…
Так продолжалось минуты две-три. Потом самолет резко повело вниз.
Пьянков хотел было принять штурвал резко на себя, но Богачев сказал:
– Спокойно, Вова.
И начал осторожно выжимать штурвал на себя. Но самолет тянуло вниз. Его тянуло вниз неуклонно – невидимой и страшной силой. Так у Павла бывало во сне. Во сне всегда самое страшное – всемогущее, и ничего с ним нельзя поделать. Победить это всемогущее и страшное можно только одним – надо проснуться. Павел зажмурился, потом резко открыл глаза, снова зажмурился и снова открыл глаза, но увидел он то же, что и мгновение назад. Он увидел серую хлябь неба и зеленоватый стеганый чехол на потолке кабины.
– Резко! – скомандовал он Пьянкову. – Резко, Вова!
Они враз приняли штурвал на себя. Самолет затрясло, как больного лихорадкой. В кабину заглянул Женя Седин из морозовской экспедиции.
– Плохо, ребята? – спросил он.
Ему не ответили. И Аветисян и Брок, схватившись за штурвалы Володи и Богачева, помогали им. Самолет трясло по-прежнему, но он перестал идти вниз. Теперь он шел по прямой, но его все время трясло.
– Ребята, – повторил Седин, – это я к тому, что, может, успеем домой радиограммку, а?
– Возьми в аптечке валерьянки, – сказал Аветисян, – и выпей весь пузырек до дна.
Это иногда помогает.
Но самолет трясло все сильнее и сильнее. Звуки, появившиеся в самолете, походили на рев сотни бормашин в кабинете зубного врача. И потом все время что-то противно дребезжало. Пьянков и Богачев снова посмотрели друг на друга, и в глазах у них были злость и недоумение…
