Презрение Лорда [Проклятие Лорда, Проклятие лорда Фаула] - [6]

Но когда Кавинант обосновался в своей комнате в лепрозории — квадратной камере с белой чистой кроватью и вымытыми антисептиком стенами, — доктор переменил политику. Он резко сказал:

— Мистер Кавинант, вы, кажется, так и не уяснили себе, в чем заключается опасность. Идемте со мной, я хочу вам кое-что показать.

Кавинант вышел следом за ним в коридор. По пути доктор говорил:

— Ваш случай — это то, что мы называем основной разновидностью болезни Хансена, — приобретенная проказа, та, у которой, по-видимому, нет… э… генеалогии. Восемьдесят процентов случаев заболеваний в нашей стране зарегистрированы у эмигрантов, которые заразились, будучи еще детьми, в странах с тропическим климатом. Мы, по меньшей мере, знаем, где они подцепили ее, если не как именно и почему.

Разумеется, основная или побочная форма, она протекает одинаково. Но, как правило, люди с побочными формами выросли в местах, где болезнь Хансена выражена гораздо сильнее, чем здесь. Больные сразу распознают, чем именно они заболели. Это значит, что у них больше шансов вовремя получить необходимую медицинскую помощь.

Я хочу познакомить вас с одним из наших пациентов. В настоящее время он — единственный, кроме вас, имеющий основную разновидность лепры. Он был кем-то вроде отшельника — жил один, вдали от всех, в горах западной Вирджинии. Он не знал, что с ним происходит, до тех пор, пока с ним не попытался связаться из штаба армии командир его убитого сына. Когда офицер увидел этого человека, он позвонил в общественную службу здоровья. А они послали старика к нам.

Доктор остановился перед такой же дверью, какая вела в комнату Кавинанта. Он постучал, но не стал ждать ответа. Распахнув дверь, он поймал Кавинанта за локоть и втащил в палату.

Когда Томас переступил порог, в ноздри ему ударила острая вонь — запах, похожий на зловоние гниющего в отхожем месте мяса. Даже карболовая кислота и различные мази не смогли задушить этого смрада. Исходил он от сморщенной фигуры, сидевшей на постели и выглядевшей совершенно абсурдной на фоне чистых простыней.

— Добрый день, — сказал доктор. — Это Томас Кавинант. У него основная форма болезни Хансена, и он, кажется, не понимает грозящей ему опасности.

Пациент медленно поднял руки, словно хотел обнять Кавинанта.

Вместо кистей у него были вздутые обрубки, лишенные пальцев куски розового больного мяса, испещренного трещинами и язвами, из которых сквозь лечебные мази сочился желтый эксулат. Они висели на тонких, обмотанных бинтами руках, словно неуклюжие болванки. А ноги, даже несмотря на то, что они были прикрыты госпитальной пижамой, выглядели сучковатыми деревяшками.

Потом пациент зашевелил губами, пытаясь заговорить, и Кавинант посмотрел на его лицо. Тусклые, пораженные катарактой глаза на этом лице, казалось, были центром извержения вулкана. Кожа щек бело-розовая, как у альбиноса, но оттопыривалась и разбегалась от глаз складками, словно ее нагрели до такого состояния, что она начала плавиться; и верхушками этих складок служили густые туберкулезные узелковые утолщения.

— Убей себя, — страшным скрипучим голосом произнес старик. — Лучше, чем это.

Кавинант вырвался из рук доктора, бросился в коридор, и содержимое его желудка выплеснулось на чистые стены и пол, словно пятно поругания.

И тогда он решил выжить.

Томас Кавинант прожил в лепрозории более шести месяцев. Все это время он бродил по коридорам, как изумленный призрак, отрабатывая навыки ВНК и других, необходимых для выживания, упражнений, подвергаясь обследованию во время многочасовых врачебных конференций, слушая лекции о проказе, терапии и восстановлении. Вскоре он узнал, что доктора считали, будто психология пациента является ключом к излечению проказы. Они хотели порекомендовать ему этот метод. Но он отказывался говорить о себе самом. Глубоко внутри него росло прочное ядро непримиримой ярости. Он заметил, что по какой-то жестокой прихоти его нервов два утраченных пальца казались остальному организму более живыми, чем оставшиеся. Большой палец его правой руки все время пытался дотронуться до этих ампутированных пальцев и, наткнувшись на шрам, оставлял чувство удивления и неловкости. Помощь докторов, казалось, походила на тот же самый трюк. Их стерильные образы надежды вызывали у него те же чувства, что и прикосновение к воображаемым пальцам. А конференции, так же, как и лекции, кончались долгими речами специалистов о проблемах, с которыми столкнулся он, Томас Кавинант.

Неделями эти речи вливались в него до тех пор, пока он не начал бредить ими по ночам. Предостережения заполнили его опустошенный мозг. Ему чудились не страсти и не приключения, а заключительные части речей.

— Проказа, — слышал он ночь за ночью, — возможно, самое необъяснимое из всех человеческих несчастий. Эта загадка такая же, каковой является тончайшая разница между живым и неживым веществом. О, кое-что о ней нам известно: она не смертельна, не заразна, если говорить обо всех уже известных способах заражения, проявляется она в разрушении нервов, обычно конечностей и роговой оболочки глаз; может вызывать уродство, главным образом потому, что лишает тело возможности защищать себя путем ощущений и реакции на боль; иногда ее результатом является полная нетрудоспособность, крайняя деформация лица и конечностей, а также слепота; и это необратимо, поскольку утраченные нервы восстановить невозможно. Мы также знаем, что почти во всех случаях надлежащее лечение и использование ДДС — диамино-дивениловых сульфамидов — а также некоторых новых синтетических антибиотиков может задержать распространение болезни, и, как только разрушение нервных волокон будет остановлено, нужные лекарства и терапия смогут поддерживать проказу под контролем в течение всей оставшейся жизни пациента. Нам неизвестно почему и как данная конкретная личность подхватывает болезнь. Мы склонны полагать, что болезнь приходит ниоткуда и без какой-либо особой причины. А как только ты ее подцепил — можешь оставить всякую надежду на полное излечение.