Президент заказан. Действуйте! - [20]

В каминном зале гостевого домика, переоборудованном под монтажную студию, ярко горел свет. Видеоинженер щелкал по клавишам монтажного компьютера. Оператор со скучающим видом сидел на угловом диване у стены и потихоньку посасывал водку. Подносил к губам полулитровую пластиковую бутылку из-под минералки. Все члены группы знали, что на самом деле туда налито спиртное, но делали вид, будто не догадываются. Если человек способен пить не во вред работе, то пусть себе – это его личное дело. Каждый творческий индивидуум имеет право на простительные слабости.

Белкина сидела с микрофоном в руке. Режиссер качался на стуле, рискуя опрокинуться, но по-другому он работать не умел: и у него была своя слабость.

– Еще немного, и вы упадете головой в камин, – предостерегла Белкина. – Кто тогда докончит монтаж? Я этому не научена.

– Во-первых, камин не растоплен, – ответил режиссер. – Во-вторых, я не качаюсь, качаются культуристы. Я – балансирую! Умение балансировать «на грани» для создателя политических передач – жизненно необходимое качество. Прости, Тома, но чем знаменит, тем знаменит... И вообще, накаркаешь.

– Извините, но я уже третий раз изображение прогоняю, а вы так и не сказали, где остановиться, – напомнил видеоинженер.

– Разве? – Мэтр бросил беглый взгляд на экран. – Обрежешь в том моменте, где президент откладывает бумаги, а потом бросает взгляд на собаку. Только не давай ему рот открыть, а потом сразу переходим на собаку. Да-да, вот этот план. Как она преданно на него смотрит!

– Она не на хозяина смотрит, мы этот план позже досняли. – Оператор глотнул и промокнул губы тыльной стороной ладони. – Тамара ей кусок сырого мяса показывала. Вот поэтому собака так и смотрит. Думала, ей обломится. Ан – нет, охрана не позволила, – цинично заметил оператор.

– Какая разница, как именно снято? Главное, что снято, главное результат! Волшебная сила искусства! – не унимался режиссер. – Ты, Тамара, подумай, может, здесь что-нибудь сказать за кадром о внешней политике касательно стран СНГ? Дать этакий легкий намек на иждивенчество за счет экономически сильной России...

– Нет, пусть собака останется собакой, – Белкина отложила микрофон. – Все равно уже некому будет оценить вашу тонкую политическую иронию по достоинству.

– Вряд ли внешняя политика в ближайшее десятилетие изменится, я это нутром чую. Но ты права, иногда надо себя останавливать даже в лучших побуждениях.

– Кстати, об остановках, – оператор покрутил в руке пустую бутылку. – Вы, Федорович, собрались весь сюжет за сегодня смонтировать? Надо же и на завтра что-нибудь оставить. Все равно нас отсюда не скоро выпустят. А делать не хрен, так и спиться можно. Я если без работы сижу, как-то неправильно на жизнь смотреть начинаю и веду себя соответственным образом.

– На свою или чужую? – не удержалась Белкина.

– По большому счету, неправильно. О смысле существования задумываюсь. А так – нельзя. Смысл, он или есть, тогда о нем думать некогда и незачем, или его нет. Это, как с деньгами – думать о них начинаешь, когда кончаются. А пока они есть – тратишь и не задумываешься.

– Ты еще и философ, оказывается, – Тамара скрестила на груди руки.

– Есть и такое. Жизнь, она всему научит – и хорошему, и плохому. Так мы заканчиваем?

Режиссер уже и сам почувствовал, что выдохся. Догнала усталость, расходились нервы. Даже прожженного циника созерцание насильственной смерти заставит вздрогнуть. А сегодня режиссер видел две смерти.

– Прежде чем сказать «спасибо, все свободны», как руководитель группы хочу напомнить, что нам доверено задание государственной важности. Короче, если я еще раз услышу, как вы обсуждаете возможность передать во внешний мир страшную новость, будете иметь дело со мной. Как коллега, я могу вас понять, но прощать никого не стану. Спокойной ночи, – сказав эту сумбурную фразу, режиссер гордо вскинул голову и вышел из каминного зала.

– Можно подумать, он сам не обсуждал с нами этой возможности, – возмутился оператор, когда дверь закрылась. – Не зря ребята говорят, что он первым стукачом студии при Андропове был.

– Такое про всех рассказывают, и про тебя, кстати, тоже, – Белкина зевнула, стала серьезной. – Это был, наверное, самый страшный день в моей жизни. Как-то сразу прочувствовала, что власть, деньги – это все такая пыль! Был человек, и нету. И больше ему ничего в этом свете не надо.

– Вот и я стал задумываться о непреходящих ценностях: спиртное и секс. А с собакой что теперь будет? – с пьяным сочувствием проговорил оператор.

– Семья, наверное, займется, – поверила в искренность коллеги Белкина.

– То-то и оно. На улицу не выбросят. Этот мир устроен так, что даже его собака будет жить лучше, чем мы с тобой, – оператор с надеждой заглянул в бутылку, вздохнул, тяжело поднялся и пошел к выходу, на пороге обернулся. – Вот что обидно. А он – спокойной ночи.

Тамара почувствовала неловкость. С режиссером и оператором они работали давно, могли говорить о чем угодно без обид, каждый другому цену знал – знал, где поза, а где сказано искренне. Видеоинженер же был достаточно новым человеком в команде, «семейных шуточек» мог и не оценить. И чтобы молодой человек не подумал о всех о них хуже, чем они того заслуживали, Белкина улыбнулась: