Президент пропал - [5]

– Совершенно верно, господин президент. В нем упоминается о злоупотреблении секретными данными, а конкретно в нем сказано, что любой, кто намеренно использует секретные данные в ущерб национальной безопасности и интересам Соединенных Штатов, совершает федеральное преступление. Я прав?

– Уверен, вы верно процитировали, мистер Кирнс.

– Подпадает ли под этот закон случай, в котором президент намеренно использует секретные данные для защиты агрессивно настроенного по отношению к нам террориста?

Нет, если верить моему советнику по вопросам политики, который утверждает, что этот раздел к президенту применить нельзя; а вот сам президент вправе рассекретить любые данные.

Впрочем, не важно. Даже начни я толковать здесь федеральные законы – а я не стану, – мне могут объявить импичмент за что угодно. И не обязательно за преступление.

Я лишь защищал страну – и повторил бы все свои действия снова. Беда в том, что рассказывать о них нельзя.

– Повторяю: я действовал, защищая страну, и всегда буду думать о ее безопасности.

Кэролайн в углу читает сообщение на телефоне и пишет ответ. Неотрывно смотрю на нее – вдруг что-то важное, и надо все бросить? Вдруг это сообщение от генерала Бёрка из Центрального командования вооруженными силами? Или от заместителя министра обороны? Или от Группы реагирования на прямые угрозы? Чтобы эту угрозу сдерживать, приходится очень многое учитывать. Неизбежное может произойти в любую минуту. Мы считаем – надеемся, – что в запасе есть еще хотя бы день, однако ни в чем нельзя быть уверенными. Следует быть наготове, постоянно быть начеку, на случай если…

– Звонки лидерам ИГИЛ[4] – это защита нашей страны?

– Что? – возвращаюсь к слушанию. – О чем вы? Я никогда не созванивался с лидерами ИГИЛ. При чем тут вообще ИГИЛ?

Не успев договорить, я сознаю, что вляпался. Сейчас бы схватить последние слова и затолкать их обратно себе в рот… Я отвлекся, и меня застали врасплох.

– О, – произносит Кирнс, – значит, на вопрос о том, звонили ли вы лидерам ИГИЛ, вы можете ясно и однозначно ответить «нет»? Зато когда спикер спрашивает, созванивались ли вы с Сулиманом Чиндоруком, вы спешите воспользоваться прерогативой… По-моему, народ Америки в состоянии уловить разницу.

Шумно выдыхаю воздух и смотрю на Кэролайн Брок. По ее лицу ничего не поймешь, хотя в сощуренных глазах почти отчетливо читается: предупреждала ведь!

– Конгрессмен Кирнс, мы обсуждаем вопрос национальной безопасности. Не пытайтесь подловить меня. Дело серьезное. Как будете готовы задавать толковые вопросы, я с радостью на них отвечу.

– В том бою на территории Алжира погиб американец, господин президент. Гражданин Америки, оперативник ЦРУ по имени Нейтан Кромарти погиб, защищая Сулимана Чиндорука от антироссийски настроенных ополченцев. По-моему, это покажется американскому народу толковым вопросом.

– Нейтан Кромарти – герой, – говорю я. – Мы скорбим о его гибели. Я лично скорблю.

– Вы слышали, что заявила его мать?

Слышал. Все слышали. После инцидента в Алжире данные о потерях засекретили. Иначе было никак. Однако чуть позже ополченцы выложили в сеть запись с мертвым американцем, и Клара Кромарти тут же признала в нем своего сына Нейтана. Она сразу открыла, что он – оперативник ЦРУ. Началось такое!.. Пресса кинулась к безутешной матери, и через несколько часов та уже требовала объяснить, с какой стати ее сыну пришлось отдать жизнь, защищая того, на чьей совести гибели сотен невинных людей, в том числе американцев. Одолеваемая горем и болью, она, можно сказать, сделала всю работу за комитет, разве что не написав для них сценарий слушания.

– Вы не считаете нужным ответить на вопросы семьи Кромарти, господин президент?

– Нейтан Кромарти – герой. Он был патриотом. А еще он понимал, что боо́льшую часть наших дел, направленных на защиту страны, нельзя обсуждать публично. Я побеседовал с миссис Кромарти и искренне соболезную ее потере. Больше ничего не скажу. Не могу и не стану.

– Оглядываясь назад, господин президент, – говорит Кирнс, – вам не кажется, что политика переговоров с террористами сработала не так гладко, как хотелось бы?

– Я не веду переговоров с террористами.

– Вы им звоните. Обсуждаете нечто. Опекаете…

– Я не…

Потолочные огни мигают. Две вспышки с коротким промежутком. Кто-то стонет, а Кэролайн Брок оживляется и делает в уме пометку.

Конгрессмен, воспользовавшись паузой, вворачивает еще замечание:

– Вы дали ясно понять, господин президент, что демонстрации силы вы предпочитаете диалог. Что скорее станете говорить с террористами.

– Нет, – тяну я, чувствуя, как стучит в висках. Подобные упрощения и оголяют язвы нашей политики. – Я неоднократно повторял, что, если есть возможность уладить дело миром, я предпочту ее. Контакт – не капитуляция. Впрочем, мы что, собрались обсуждать внешнюю политику, конгрессмен? Уместно ли делать лирическое отступление в охоте на ведьм?

Кэролайн Брок вздрагивает. Ну наконец-то; нечасто с ее лица сходит каменное выражение.

– Вы называете это «контактом», я говорю «опека».

– Я не опекаю врагов. И вовсе не отказываюсь применять в борьбе с ними силу. Силовой вариант – тоже вариант, но я не воспользуюсь им до тех пор, пока не сочту таковой необходимым. Наверное, это тяжело осознать баловню судьбы, проведшему детство в роскоши загородных клубов и трастовых фондов, а в колледже сосавшему кальян на пиве и унижавшему новичков на церемониях посвящения в какое-нибудь тайное братство, где все обращаются друг к другу по инициалам. Вот я сталкивался с врагом лоб в лоб на поле боя и не пошлю, не раздумывая, в атаку наших сынов и дочерей, потому что сам был одним из этих сыновей и знаю, чем они рискуют.