О чем думает Дед? Вокруг черт знает что творится, а он, наверное, спит, откинув в сторону все четыре лапы. Сторож называется!
Я тихонько встаю с нагретой постели и выхожу в сени. Аленка и отец не слышат. Они спят. Сквозь дырявую крышу в сени заглядывают яркие звезды. Лунный свет облил крыльцо и мохнатые кусты. Сосна перестала качаться. Стоит прямая и молчаливая. А из-за нее высунулась береза. Листья поблескивают, будто на каждом по светлячку сидит. Кружевная тень перечеркнула белый ствол. Тень не стоит на месте — шевелится. А листья-светлячки мерцают. За камышами притихло глубокое озеро. Оно такого же цвета, как небо. Луна купается в озере, звезды мигают. От берега до берега протянулась широкая желтая полоса. Там, где вечером прошла рыбачья лодка, осталась серебристая дорожка.
В глубине острова мигнул и сразу же погас огонек. Остров виден отсюда как на ладони. Лунная полоса проходит рядом с ним. Сколько я ни таращил глаза, огонек больше не загорался. Наверное, показалось.
Я негромко зову Деда. Громко ночью говорить не хочется. Тишина. Мрачно смотрит на меня бор. Молчит. Но вот закачались кусты, зашелестела трава, огнем сверкнули два глаза. Мохнатый ком выкатился на освещенную луной травянистую тропинку. Замахал хвостом. Холодный нос ткнулся в мою ладонь. Дед взъерошенный, мокрый; он поворачивает голову в сторону озера, глаза его вспыхивают розоватым огнем.
— А если медведь сюда приковыляет? — спрашиваю Деда.
Дед улыбается. Он умеет улыбаться, это мы заметили давно. Первая увидела Аленка. Мы откуда-то возвращались, а Дед оставался дома. Встречая нас, он вдруг в первый раз улыбнулся. Сморщил черный нос и оскалил зубы. Зубы у Деда острые. Он никогда и не нюхал зубного порошка, а зубы всегда белые, даже зависть берет.
— Он смеется! — закричала Аленка. — Честное слово, смеется!
Мне очень нравится Дед, когда смеется. Но он не так уж часто делает это. Дед — серьезный пес. Напрасно я усомнился в нем: старикан честно несет службу. Весь в росе выкупался.
Снова вспыхнул на острове огонь — я не ошибся, — вспыхнул и на этот раз не погас, а, наоборот, длинным языком вытянулся вверх, ярко разгорелся. В небо взметнулись искры. Горячий отблеск огня заиграл на соснах, у костра заметались длинные тени. Тени сходились и расходились. Наверное, так раньше дикари плясали, радуясь огню. Кто бы мог быть ночью на острове? Берега там крутые, высоко вздымаются над водой. Костер еще раз выбросил в небо сноп искр и погас. Словно его водой залили. Пропали тени, и снова остров нахохлился, почернел.
Долго я смотрел на остров. Не хотелось мне быть там ночью. И почему костер так неожиданно погас? Будто сам по себе загорелся и потух. В голову полезла какая-то чертовщина: страшные истории про утопленников и нечистую силу. Вспомнил рассказ Гоголя «Майская ночь, или Утопленница». Разбудить отца и Аленку? Не поверят. Скажут, со сна примерещилось. А утром смеяться будут. Я еще раз провел рукой по курчавой спине Деда и пошел спать. В сенях не сразу нащупал ручку двери и почувствовал неприятный холодок между лопатками. В городе такого со мной не случалось. Закутавшись с головой в одеяло, я крепко закрыл глаза.
А сверчок все скрипит и скрипит. Нет, он не скрипит, он рассказывает историю о том, как попал в этот старый дом и что с ним приключилось. Это очень занимательная история, смешная и печальная… Про сову и крысу… Рассказывай, сверчок, я не буду спать, я буду слушать…
Аленка мыла полы. На мокрых половицах играли в пятнашки солнечные зайчики. Аленка наступала на них босыми ногами. Она опускала тяжелую тряпку в ведро с мутной вспененной водой и шлепала об пол. Потом, не вставая на колени, нагибалась и таскала тряпку назад и вперед. Голые Аленкины ноги и руки забрызганы грязной водой. Каждую субботу она мыла полы. Это к ней от мамы перешло. Мама всегда по субботам занималась уборкой.
Я сидел на подоконнике и дразнил Деда. Показывал ему фигу. Фигу Дед терпеть не мог. Как только ему показывали кукиш, он начинал громко лаять. Я так и не знаю, за что Дед фигу невзлюбил. Кукиш я ему показывал от нечего делать. Лодки у нас нет, а без лодки какая рыбалка? С берега? Неинтересно. С берега мелочь берет. Окунишки и плотва. Крупная рыба на глубине.
— На кого Дед лает? — спросила Аленка, выпрямляясь.
— Лает, — ответил я.
— Принеси воды.
— Пол чистый, — сказал я.
Мне не хотелось на такой жаре тащиться к озеру за водой. Деду кукиш показывать куда приятнее. Но Дед все ленивее лаял и наконец совсем умолк. Надоело ему гавкать на фигу. Он прилег в тени под окном и глаза прикрыл. Отвернулся от меня.
— Я кому сказала?
Сейчас Аленка рассердится. Она стояла передо мной и держала в руках тряпку. Волосы взлохмачены, на щеке пятно. С тряпки на пол капает грязная вода.
— Что за привычка чистые полы мыть? — сказал я.
— Я с самого утра не разгибаю спину, а он… — Аленка сделала шаг ко мне.
— Никому твоя чистота не нужна.
— Ты пойдешь за водой?
— Где я ее возьму? Я уже все озеро вычерпал — ни капли не осталось.
Я едва успел спрыгнуть с подоконника: над моей головой прошелестела тряпка. Она упала на тропинку. Дед навострил уши, нехотя поднялся и отправился обнюхивать тряпку. Немного погодя из окна вслед за тряпкою вылетело жестяное ведро. Оно с грохотом покатилось по траве. Когда Аленка моет полы, она злая как ведьма. Это я заметил давно. Все, кто моют полы, почему-то всегда злые. Мой сосед Севка в субботу вообще уходит из дому на весь день, И его отец где-нибудь задерживается. В субботу их мать моет полы.
