Пахнет там нехорошо. Я выбрал впотьмах местечко получше, а утром проснулся — это змеиный питомник. Вот было бы дело, если бы удав выполз! Говорю я этому парню, что большой он, а дурной. Кто медведей конфетами кормит? Конфеты для людей делают, а не для медведей… Он сразу сообразил, в чем дело, протянул кулек мне. «Ты прав, — говорит, — угощайся». Только я не взял… Не знаю, чем я ему понравился, но он часа два со мной разговаривал. Он инженер, приехал на завод в командировку. Целый месяц был в Калининграде. А вечером возвращается в Москву. Делать нечего до поезда, вот и придумал забаву. Конфеты медведям кидать. Вижу, парень ничего, ну, я ему и рассказал про свои дела. Он меня затащил в ресторан, «Чайка» называется. Ну и наелся там я! На неделю. А вечером мы с ним уехали в Москву. На этот раз по закону, с билетом…
Гарик замолчал.
— Приехали в Москву, — сказала Аленка, — а дальше?
— Больше я не убегал.
— А тот инженер? — спросил я.
— Очень хороший человек, — сказал Гарик.
Залаял Дед. Я по голосу определил, что пришел кто-то чужой. Пришел Федя Губин. Он стоял на опрокинутой лодке и уговаривал Деда. Но Дед если невзлюбит кого, то надолго. Он смотрел Феде в лицо и злобно лаял. У Губина почти не видно синяков, лишь нижняя губа вздулась и еще больше отвисла.
— Чего он на меня взъелся? — спросил Федя.
Я прикрикнул на Деда, он еще немного поворчал и отошел.
Аленка и Гарик тоже вышли из сарая.
— Тебе вчера не попало? — спросил я.
— Этот Карп дурной какой-то… Свищу два зуба выбил. Из лодки вытолкнул. Тот с километр до берега плыл. А потом Карп ко мне прицепился… Правильно говорит, что Президент мою лодку отобрал. Нечего недозволенным делом заниматься… Президент зазря ни к кому не пристает. А то взяли моду — браконьерничать! Разошелся — не остановить. Ко мне полез. Остальные тоже как с цепи сорвались… Вижу, дело пахнет керосином — их трое, а я один, — как шарахну с лодки…
— Хорошо, что еще веслом не огрели, — сказал я.
— Неужто так и не отдаст мою лодку?
— Надоел ты со своей лодкой, — сказал Гарик.
— Лучше моей лодки в деревне нету…
— Плакала твоя лодка, — сказал я.
— Чего ночевать не пришел? — спросил Федя.
— Я заберу свой матрас и плед, — помолчав, сказал Гарик.
— Чего так?
— Храпишь ты, — сказал Гарик.
Федя почесал свой толстый нос:
— Разбудил бы…
— Я в тебя резиновый сапог бросил, ты даже не проснулся.
— То-то я гляжу, на полу валяется, — сказал Федя.
Губастый, в клетчатой кепке, стоял он перед нами и шмыгал носом. После драки весь Федин гонор слетел. И дрался Гриб, надо сказать, не очень здорово. Все норовил схватиться с Президентом, когда на того другие наседали.
— Я ему порох отдам — вернет лодку?
Я пообещал Феде при случае поговорить с Президентом. Гриб и Гарик отправились в деревню. Пешком, вдоль берега. Я предложил Гарику взять велосипед или лодку, но он отказался. Не успели они скрыться за кустами, как подошла моторка.
— Я за вашим отцом, — сказал Коля.
— А Сорока где? — спросили Аленка.
— Ему доктор скобки накладывает.
— Скобки накладывать — это больно? — спросила Аленка.
— Вытерпит, — ответил Коля.
Из дома вышел отец. Волосы его были смочены водой. На щеке — красная полоса. Отлежал на жесткой подушке. Днем отец не любил спать, а уж если, случалось, засыпал, то вставал сердитый и недовольный.
— Все сделали, что я сказал? — спросил он.
— Без вас не стали подключать, — ответил Коля.
— Почему не разбудили? — набросился на нас отец. — Сколько раз говорил: увидите, засыпаю — толкайте!
— Мы не видели, — сказал я.
— Наверное, часа два провалялся?
— Час, — ответил я.
— Безобразие, — сказал отец.
Он забрался в лодку, и они уплыли.
— Могли бы и нас взять, — сказала Аленка. Я об этом тоже подумал и даже обиделся на отца. Я еще ни разу не был на территории школы-интерната.
— Что мы, токарных станков не видели? — сказал я.
Я лежал на сене и щурился. Солнечные зайчики лезли в глаза. Под самой крышей паук свил паутину. В ней висели три сухих кокона. Паука не видно. Прячется в щели. Но стоит какой-нибудь дурехе мухе попасться, как он тут как тут. Налетит на муху, обмотает паутиной, а потом кровь выпьет.
Гарик встал чуть свет. Поплыл щук ловить. Он в любую погоду рыбачит. И редко возвращается пустой. А вот леща еще ни разу не поймал. Тех пять штук я не считаю. Это сетью. Леща интересно поймать на удочку. Вот Аленке повезло: двух штук взяла, хотя я уверен, что тут дело нечисто. Сорока помог… Что-то не видно его. Голова зажила, уже и скобки сняли. Будет у него еще один шрам. Трудно быть Президентом.
Аленка часто выходит на берег и смотрит на остров. С тех пор как Сороку ранил Свищ, он на нашем берегу не появлялся. Аленка была скучной и перестала рыбачить. Вместо нее я каждый вечер становился в камыши, но лещи не клевали.
— Тебе хочется в Ленинград? — как-то спросила Аленка.
— Чего там делать? — ответил я. И, в свою очередь, спросил: — Ты чего все время на остров смотришь?
— Куда хочу, туда и смотрю, — ответила Аленка. — А если ты думаешь, что я жду, когда соизволит появиться твой Сорока, то ошибаешься… Меня он не интересует!
Не вижу я! За день раз сто на остров посмотрит. Вот Сороку девчонки не интересуют, это факт. Ничего, это Аленке полезно. А то привыкла, что мальчишки бегают за ней. Наконец осечка вышла.
