— Где же ты, солнце ясное? — произнес отец, поднимаясь из-за стола. — За горами, за долами, за дремучими лесами… Пойдемте, ребятишки, за солнцем?
Мы с Аленкой посмотрели на окно. Капли суетливо торкались в стекло. Не успеешь до озера дойти, как холодные струйки потекут за воротник.
— Вы знаете, чем сейчас в лесу пахнет?
Мы не знали.
— Грибами, — сказал отец, — Грибами, которые еще не вылупились на свет божий.
Грибы, которые еще не вылупились, не интересовали нас с Аленкой. Вот если бы они появились, тогда бы мы побежали в лес.
— Вы слышали когда-нибудь, дикари несчастные, как шумят березы под дождем?
И этого мы не слышали. Я полагаю, что они шумят под дождем так же, как и осины, и клены, и вязы, и другие лиственные деревья.
— А кукушку хотите послушать?
Зачем обязательно это делать на дожде? Кукушку можно послушать и потом, когда дождь перестанет. Здесь какие-то скупые кукушки. Несколько раз я просил их посчитать, сколько лет мне жить. Раза два прокукуют — и молчок.
Отец прошелся по комнате. Он на ходу взял Аленкину книжку, прочитал название и снова положил.
— «Роб Рой»… Вальтер Скотт. А ты «Гойю» читала?
— Про что это?
— Про Гойю.
— Он был рыцарь?
— Шпион какой-нибудь, — сказал я.
Отец схватился за голову:
— Они до сих пор не знают, кто такой Гойя!
— Мы еще маленькие, — сказал я.
— Папа, ты хотел идти за солнцем, — сказала Аленка. — Только сначала скажи, кто такой Гойя?
— И вы не знаете, кто такой Микеланджело? Рубенс? Тициан? Рембрандт? Ван—Дейк?
— Великие художники, — сказала Аленка.
— Нет, скульпторы, — заметил я.
— Дети! — вскричал отец. — Немедленно собирайте чемоданы, летим в Ленинград!
— Зачем? — в один голос спросили мы.
— Я вас поведу в Эрмитаж, потом в Русский музей, потом в Казанский и Исаакиевский соборы…
— Мы там были, — сказал я.
— Мы будем туда ходить каждый день! — гремел отец. — Мы будем там ночевать. И изучать, изучать, изучать произведения великих живописцев и скульпторов.
— Это великолепно! — воскликнула Аленка. — Сережа, ты слышал? Наш папа теперь каждый день будет приходить в четыре с работы, и мы вместе будем ходить по музеям и картинным галереям! Наконец-то наш дорогой папочка вплотную займется воспитанием своих необразованных детей!
— Почему в четыре? — перестал ходить по комнате отец. — У меня ведь на вечернем отделении лекции… Мы будем иногда по утрам ходить. Да-а… По утрам я должен быть и лаборатории. Мы будем ходить…
— Ночью! — воскликнула Аленка. — Кругом тишина, а со стен во всей своей первозданности смотрят на нас картины гениальных художников. Потрясающее зрелище! Вот только нужно договориться с администрацией музеев, чтобы нас пускали туда по ночам… Ну, это папа возьмет на себя.
Отец улыбнулся и озадаченно почесал затылок.
— Почему, собственно, я с вами должен ходить в музеи? Так сказать, водить вас за ручку? А сами? Дорогу не найдете?
— Ты всегда прав, — сказала Аленка. — А все-таки скажи: кто такой Гойя?
— Ничего не выйдет, — ответил отец. Он надел плащ и ушел в лес слушать кукушку. Дед проводил его до порога и остановился в глубокой задумчивости: перевалить через порог или остаться в избе? Он повернул морду в нашу сторону, как бы спрашивая совета, но мы молчали. И тогда Дед тяжело, как он это умел, вздохнул и, отворив мордой дверь, ушел вслед за отцом. Весь вид его говорил: служба есть служба, ничего не поделаешь.
— Какие мы с тобой неотесанные, — сказала Аленка.
— Отешемся, — сказал я.
— Раз в неделю можно ходить в музеи, — продолжала Аленка. — Живем в таком городе, а совсем не знаем его.
— В музеях пахнет мышами, — сказал я.
— На чердаках не только мышами пахнет, а и кошками… А ты иногда часами торчишь на чердаке.
— То на чердаке, — сказал я.
В сенях хлопнула дверь. Кто-то идет к нам. Наверное, отец раздумал идти в лес. Кукушку можно слушать и дома, стоит только окно распахнуть.
Дверь отворилась, и на пороге появился Сорока. В руках у него мокрый мешок.
— Вот не ждали! — сказала Аленка.
Волосы у Сороки мокрые. Рубаха на груди и плечах потемнела. Он был босиком, штаны подвернуты. Я удивился не меньше Аленки: зачем к нам пожаловал Президент?
Но он не торопился объяснять. Положил мешок под скамейку. Мне показалось, что в мешке кто-то шевелится. Я хотел пригласить Сороку в комнату, но он и сам, без приглашения, подошел к столу и сел на табуретку. Рукой пригладил взъерошенные волосы. Ладонь стала мокрой, и он, взглянув на нее, вытер о штанину.
Аленка по-прежнему лежала на кровати, положив ноги на спинку. Книжку она засунула под подушку и с любопытством смотрела на незваного гостя.
— Я поймала леща, — похвасталась Аленка.
— Вот видишь, — сказал Сорока.
— Мы из него уху сварим.
— Да, — сказал Сорока.
Я посмотрел на него. Сорока был невозмутим. Зачем все-таки он пришел? И что у него в мешке? Снова там кто-то пошевелился.
— Шли бы в лес, — сказал Сорока. — Сидите дома, как сурки.
— Сидим, — ответил я.
— Коля Гаврилов не был у вас? — спросил он.
— А должен быть?
— Пропал куда-то парень, — сказал Сорока. Немного помолчав, спросил: — Отец в лес ушел?
— За солнцем, — сказал я.
Сорока поднялся. Мне не хотелось, чтобы он уходил, и я сказал, что отец скоро вернется. Аленка подтвердила. Ей тоже не хотелось, чтобы Сорока уходил. А он стоял в нерешительности.
