Прежде чем я упаду - [106]

Однако подруга не шевелится.

— Помешалась. Свихнулась. Ополоумела. Повредилась в рассудке. С каких это пор ты делаешь Анне Картулло подарки?

— Можно подумать, я подарила ей браслетик дружбы.

— С каких это пор ты разговариваешь с Анной Картулло?

Очевидно, так легко она не сдастся. Я вздыхаю.

— Впервые я говорила с ней два дня назад, ясно?

У Линдси такой вид, будто мир рассыпается на части. Знакомое чувство.

— На самом деле она очень милая, — продолжаю я. — В смысле, она бы понравилась тебе, если…

Тут Линдси пронзительно визжит и зажимает уши ладонями, словно мои слова — настоящая пытка. Она продолжает визжать, пока я обреченно смотрю на часы в ожидании конца представления.

Наконец она успокаивается, визг переходит в клокотание в горле. Линдси косится на меня. Я невольно хихикаю. Она выглядит настоящей чудачкой.

— Закончила? — уточняю я.

Она осторожно, в качестве эксперимента, убирает от уха одну руку и спрашивает:

— Ты вернулась?

— Кто вернулась?

— Саманта Эмили Кингстон. Моя лучшая подруга. Моя гетеросексуальная спутница жизни. — Линдси наклоняется и барабанит мне по лбу костяшками пальцев. — А не эта полоумная лоботомизированная бросательница парней и любительница Анны Картулло, которая лишь притворяется Самантой.

— Между прочим, — закатываю я глаза, — ты не все обо мне знаешь.

— Кажется, я ничего о тебе не знаю, — отзывается Линдси, скрестив руки на груди.

Я тяну ее за рукав куртки, и она неохотно идет ко мне. Очевидно, она по-настоящему расстроена. Я крепко обнимаю ее. Она настолько ниже, что мне приходится передвигаться короткими шажками, чтобы приноровиться к ее походке, но я позволяю ей задавать темп.

— Ты знаешь, какой мой любимый йогурт, — подлизываюсь я.

— Двойной шоколадный, — тяжело вздыхает Линдси, но не отпихивает меня, а это хороший признак. — С карамельной и шоколадной крошкой и кукурузными хлопьями.

— А я знаю, что ты знаешь, до какого размера я разъемся.

Мы уже у двери «Лучшего деревенского йогурта», откуда веет чертовски соблазнительной химией. Это как запах хлеба, который пекут в «Сабвее». Понятно, что от природы он не должен так пахнуть, но есть в нем что-то притягательное.

Линдси косится на меня уголком глаза, когда я разжимаю объятия. Ее лицо полно такой скорби, что даже забавно, и я борюсь с очередным смешком.

— Поосторожнее, мисс Слониха. — Она встряхивает волосами. — Вся эта химическая вкуснятина откладывается прямо на бедрах.

Но ее губы расползаются в улыбке, и мне ясно, что она простила меня.

История дружбы

Если бы мне пришлось выбирать три самые любимые черты в моих подругах, я бы выбрала следующие.

Элли

1. Весь десятый класс собирала миниатюрных фарфоровых коров и искала в Интернете малоизвестные факты о них, после того как одна из них — в смысле, настоящая корова — обернула языком ее запястье на каникулах в Вермонте.

2. Готовит без рецептов и когда-нибудь непременно откроет свое собственное кулинарное шоу. Пообещала пригласить нас в качестве гостей.

3. Как кошка, высовывает язык, когда зевает.

Элоди

1. Обладает самым идеальным, чистым, мощным голосом, какой только можно вообразить, как будто кленовый сироп льется на теплые блинчики, но никогда не выпендривается и поет только в душе.

2. На протяжении целого учебного года каждый день надевала что-нибудь зеленое.

3. Фыркает, когда смеется, отчего мне самой становится смешно.

Линдси

1. Всегда танцует, даже если больше никто не танцует, даже если нет музыки, — в столовой, ванной или ресторанном дворике торгового центра.

2. На протяжении недели каждый день украшала дом Тодда Хортона туалетной бумагой, после того как он растрепал, что Элоди плохо целуется.

3. Однажды, когда мы срезали через парк, бросилась бежать со всех ног, двигая руками и ногами и рассекая по полям в джинсах и сапогах «Чайниз лондри». Я помчалась за ней, но догнала, только когда мы обе согнулись пополам, выдыхая холодный осенний воздух. Мои легкие были готовы взорваться, и когда я засмеялась и подвела итог: «Ты выиграла», она очень странно посмотрела на меня через плечо, не злобно, а словно не ожидала увидеть, выпрямилась и ответила: «Я не бежала наперегонки».

Теперь я понимаю, что она имела в виду.

Я думаю обо всем этом в доме Элли. Мне кажется, я еще не все сказала подругам; мы слишком много подшучивали, болтали о всякой чепухе, мечтали, чтобы мир и люди стали другими — лучше, интереснее, круче, старше. Но я не знаю, с чего начать, и потому веселюсь вместе со всеми, пока Линдси и Элоди вертятся на кухне, а Элли лихорадочно пытается соорудить что-нибудь съедобное из итальянского песто двухдневной давности и упаковки окаменелых крекеров. И когда Линдси обнимает за плечи меня и Элли, а Элоди пристраивается с другого бока Элли, и Линдси произносит: «Вы в курсе, что я обожаю вас, сучки?», и Элоди вопит: «Групповое объятие!», я только поспешно сжимаю всех троих что есть силы, пока Элоди не вырывается со словами: «Хватит меня смешить, не то сейчас вырвет».

Секрет

— Ничего не понимаю. — Линдси дуется на переднем кресле, посередине подъездной дорожки Кента, за остальными машинами. — Как же мы доберемся домой?

Вздохнув, я объясняю в тысячный раз: