Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни - [3]

– Иеромонах Игнатий Пермяков, настоятель Свято-Воскресенского кафедрального храма, – ответил священник, произносивший приветственное слово.

– Иерей Василий Васильев, – как будто отрубая каждое слово, по-военному отрапортовал второй священник. – Был благочинным Мангазейского округа.

– А почему был? – спросил Евсевий, слегка удивившись.

– Был раньше, а теперь как благословите, – так же четко и громко, но при этом опустив глаза, отрапортовал Васильев.

Евсевий чуть улыбнулся. Подобное поведение, на его взгляд, было признаком смирения, и это ему нравилось. Радовало его еще кое-что: в словах и манерах Васильева угадывалось военное прошлое. Хотя сам Евсевий после окончания срочной службы никогда в армии не служил и никак с ней связан не был, но, однако же, испытывал сильную симпатию к армейской выправке и армейским порядкам. Причины этого были просты. Евсевий органически, всей душой любил порядок. Идеальный порядок он навел у себя в келье, еще будучи монахом Свято-Троицкой Сергиевой лавры. Столь же идеальный порядок он стал наводить уже в масштабе всего монастыря, когда стал его наместником. Идеально подстриженные газоны, аккуратно выкрашенные бордюры и постоянное строительство – все это наполняло его сердце искренней и глубокой радостью. Российская армия, также славная абсолютной аккуратностью в деле покраски бордюров и уголков автомобильных бамперов, в этом отношении вполне соответствовала его стандартам.

– А ты, отец Василий, часом не из бывших военных? – поинтересовался епископ.

– Так точно, – ответил священник, – майор запаса.

– А где служил?

– В танковых войсках.

Архиерей удовлетворенно кивнул головой.

– Ты как, отец, женатый, или в целибатах ходишь? – продолжал расспрашивать Евсевий. Иеромонах Игнатий наблюдал за их разговором внешне отрешенно; однако в действительности он внимательно следил за Преосвященным, пытаясь понять, с кем же ему, как священнику, настоятелю и монаху, предстоит иметь дело. Пока что было очевидно одно: отец Василий новому архиерею понравился буквально с первых минут разговора, и понравился, очевидно, своими военными замашками…

– Был женат, сейчас в разводе, – все так же четко, но несколько смущенно, ответил отец Василий.

– Ну ясно, – еще раз кивнул головой Евсевий. – Потом поговорим еще…

Он хотел было на этом закончить расспросы, но не удержался и все же решил спросить:

– А в монахи не думал? Или целибатом хочешь?

Отец Василий поднял глаза и ответил с демонстративной твердостью:

– Думал, Ваше Преосвященство. Если благословите – хочу принять постриг.

Евсевий еще раз многозначительно кивнул. Отец Игнатий наклонил голову, дабы окружающие не могли видеть его лица – этот рефлекс он выработал за годы службы рядом с архиереями.

«Ну все, обаял!» – подумал он.

В это время из зала выдачи багажа показался Георгий, тащивший пару больших сумок.

– Ваше Преосвященство, пройдемте в машину! – сказал Васильев.

На автостоянке перед аэропортом, среди такси и частных автомобилей, стояла уже потрепанная черная епархиальная «Волга» и небольшой праворульный японский минивэн, отходивший по дорогам Японии и России не менее пятнадцати лет. Монахиням и Георгию предложили сесть в микроавтобус, а новый епископ со священниками расположились в «Волге».

– Холодно тут у вас! – сказал, поежившись, Евсевий. – Но зато солнечно!

Солнце, действительно, светило ярко, а на небе почти не было облаков.

– Так точно, Ваше Преосвященство! – ответил Васильев. – Холодно, но по количеству солнечных дней – как в Сочи.

– Ну, можно считать, что на курорт приехал! – с улыбкой сказал Евсевий. Оба священника также вежливо улыбнулись.

Затарахтел двигатель, и «Волга» плавно снялась с места. Архиерей стал внимательно смотреть в окно, разглядывая просторы своей новой епархии. Просторы эти, надо сказать, выглядели довольно уныло. Местная природа – сочетание леса и степи – сама по себе относится к тому типу, который принято именовать суровым. Будучи же разбавлена развалинами колхозных построек, застрявшими там и сям около десяти лет назад комбайнами – точнее, сгнившими остовами этих комбайнов – и кучами мусора, она выглядела совсем уж депрессивно.

«Прям как после атомной войны», – невольно подумал Евсевий. И еще раз задумался над тем, что хорошо бы здесь задерживаться не слишком долго. Что ж, это представлялось вполне реальным. Мангазейская кафедра была для епископата чем-то средним между гауптвахтой и яслями: в такие епархии отправляли либо провинившихся, которых по каким-то причинам нельзя было отправить на покой досрочно, либо новичков. Первые имели возможность реабилитироваться, вторые – научиться управлять епархией и, в идеале, показать класс. Тогда они могли рассчитывать на более привлекательное место.

С момента восстановления Мангазейской епархии в 1993 году и до назначения на нее Евсевия здесь было два епископа. Первый ранее занимал не последнюю кафедру в Центральной России, но оскандалился на одном коммерческом деле, в сущности, невинном (он был как-то причастен к торговле автомобилями, ибо водил дружбу с местными властями и директором тамошнего автозавода). В иные-прочие времена его бы никто и не подумал тронуть, но на дворе стоял 1992 год, год неиллюзорной гласности с позывами на демократизацию. Потому Владыку Синод решил почислить на покой, а через 10 месяцев, когда восстановили Мангазейскую епархию, отправили его туда правящим архиереем. В этом качестве он благополучно прожил до 1997 года, когда на покой попросился уже сам. Прошение было без проволочек удовлетворено.