Преврати меня - [13]

Пока мы ревели, папа где-то прятался. Суть состояла в том, что вчера, стараниями каких-то недоносков, мой брат ударился головой. У него могло быть сотрясение мозга. Чтобы это проверить, ему на всякий случай снова сделали магнитно-резонансную томографию. Оператор увидел на снимке артефакты, которых еще не было на таком же снимке двухмесячной давности. Возможно, это была опухоль, но чтобы точно это узнать, надо было просверлить отверстие у Сани в черепе и проткнуть его мозг огромной иглой. Брат после операции мог забыть наши лица и имена или потерять способность ходить. Но сделать ее было нужно.

* * *

В одной палате с Саней лежали еще три мальчика разных возрастов. Одному из них сестра делала перевязку. Чтобы не мешать им, мы вышли в коридор. Я помню странный, почти фотографический момент. Брат стоит в дверях палаты. Папа и мама по сторонам от него. Они оба о чем-то говорят. О какой-то ерунде. Я молчу и понимаю, что Саня смотрит на меня. Спокойно, как человек, которого я видела на веранде дома с аистами.

— С биопсией все будет в порядке, — говорит он. Говорит мне, а потом наклоняет голову, и я вижу круглый выбритый пятачок среди его волос. И эти слова означают не только то, что с биопсией все будет в порядке, но и то, что с чем-то другим все будет очень плохо.

Родители на секунду замолкают.

— Почему ты так думаешь? — спрашиваю я.

— Лиза! — испуганно говорит мама.

Я в тот момент думаю, что она думает, что такие вопросы задавать нельзя. Но мне все равно, так как я смотрю в глаза брата. Саня пожимает плечами и улыбается.

— Мой сосед по палате, — сообщает он, — рассказал, что древние люди сверлили себе дырки в голове, чтобы выпустить злых духов. Может, и мне поможет.

Родители нервно смеются. Подходит врач, кладет брату руку на плечо и говорит, что пора делать укол. Они уходят. Мы провожаем их взглядом.

* * *

Через неделю Саня вернулся. Дома было тихо и неуютно. Никто никогда ничего не говорил о том, что нашли у брата в голове. Только раз я слышала обрывок разговора. Наверное, это был единственный разговор о болезни Сани.

— Врач сказал, что это не опухоль? — спросила мама.

— Он сказал, что никогда такого не видел, — ответил отец. — Сказал, что его мозг рубцуется, но не весь, а всего в нескольких местах, как если бы рассеянный склероз мог быть разумным существом.

— Подожди, а какой диагноз стоит у него в карте?

— Теперь там написано просто «энцефалопатия», — сказал папа. — Мне объяснили, что это общее название для болезней головного мозга, как насморк — общее название для болезней носа.

Слушая отца, я подумала, что он стал старым, ворчливым.

— Зря ему делали биопсию, — вздохнула мама.

— Они не виноваты, что приняли рубцы за метастазы, — возразил папа.

* * *

Однажды утром брат сказал, что не пойдет в школу, точнее, не пойдет в школу никогда. Мы завтракали. Наши собранные портфели стояли на веранде.

— Как? — спросила мама.

— Никогда, — повторил Саня. — Ни сегодня, ни завтра, ни через месяц.

Его лицо было бледным и взрослым. За столом повисла мертвая тишина. Тикали часы. Папа уже доел. Он теперь работал на мясокомбинате, обслуживал холодильные установки. Он уходил чуть раньше нас, но слова сына заставили его замереть.

— Все ходят в школу, — сообщила мама.

— Я просто никуда не пойду, — ответил Саня.

Мама начала кричать.

— Она права, — вставил отец в какой-то из пауз.

— У тебя не будет компьютера, книг, друзей, и ты ничего не получишь на день рождения! — снова закричала мама.

И вдруг осеклась. Тишина звенела. В темноте за окнами шел снег.

— У меня и так ничего этого нет, — тихо ответил Саня. — Я не могу читать и играть. Меня все ненавидят. Я буду просто лежать и ждать.

— Ждать чего? — спросил папа.

— Когда пройдет болезнь, — прошептал брат.

Помню, что я заплакала, а потом меня стошнило, как от страха во время его первого приступа.

Тем утром мы оба не пошли в школу.

* * *

Так сложилось, что лично с Валттери Лайне мы встретились в тот самый день, когда брат в первый раз ослеп. Директриса согласилась с тем, что Саня может быть аттестован заочно. А он согласился с тем, что может учиться, сидя дома. Я думаю, он пошел на уступки из сострадания. Люди учатся затем, чтобы потом жить. Если Саня не учился, мама начинала кричать и плакать. Для нее его уроки были частью маски, которой она закрывала лицо пустоты.

Двадцать второго ноября брат должен был сдать математику и английский язык. По безмолвному соглашению он больше не оставался один, поэтому с ним пошла я.

Было холодно, ясно и безветренно. Мы шли в направлении станции. Снег скрипел под ногами. Сосны гордыми вершинами подпирали небо. От мороза слезились глаза. Мы поравнялись с футбольным полем.

— Помнишь арбузы? — спросил Саня.

— Да, — подтвердила я и поразилась тому, какими мы были счастливыми всего три месяца назад. Мир вокруг нас был непрочным, но мы могли улыбаться друг другу, не думая о болезни и смерти.

Вдруг нас обогнал огромный серый зверь. Ошейника на нем не было. Шерсть на спине отливала коричневым, на животе светлела и казалась белой. Собака — точнее, я подумала, что это собака, — прыгнула в глубокий снег, тихо рыча, врылась в него, потом подняла голову и посмотрела на нас. Глаза у нее были желтые, морда вытянутая. Изо рта вырывался пар. Прошла секунда, и она прыгнула обратно на дорогу, а потом пошла прямо на Саню. Брат не испугался, только удивленно отступил назад.