Превед победителю - [10]

— Она беременна, — ответил Кульберг.

— Твоя жена, да?

— Да, дружок, беременна.

— И… что мы будем делать?

Кульберг тяжело, с присвистом вздохнул:

— Что-нибудь придумаем.

— Придумаем? — Анжела вдруг взбесилась. — Интересно, что же? Будем, наверное, ебаться теперь в подъездах?

Кульберг потерянно сопел в трубку.

— Жизнь одна, Колечка! — визжала Анжела, полностью забыв о конспирации, маме и Галке, сидящих на кухне. — Что из того, что твоя ебаная жена беременна? Разве это повод делать меня несчастной?! Мало ли детей растут без отцов? Может, она вообще все врет, может, она догадалась про нас с тобой?

— Я не знаю, Анжела, — бубнил Кульберг, — не волнуйся так, дружок, я тебя очень, очень люблю…

— Любишь — разводись! — вскрикнула Анжела. — И не звони мне больше никогда, сволочь, чтоб ты сдох!

Отключившись, она жалобно, словно наступила на гвоздь, завыла.

Прибежала мама, обняла, увлекла на кухню.

— Ты что, Анжела? — бормотала мама, шокированно рассматривая Анжелино лицо. — У тебя есть любовник? Женатый?

Галка подвинула вино.

— Ублюдок, сукин сын! Он просто, просто попользовался!.. — всхлипывала Анжела. — Что мне делать, что мне делать? Может, его тоже убить? — истерично захохотала.

8

— Ну, что, дорогая моя! — Писатель Бурков запил свеженькую устрицу глотком шампанского. — Мы — на финишной прямой.

Таня подняла на него изысканные, подведенные зеленым глаза.

Они сидели в ресторане «Пушкин», Таня была в зеленом платье.

Она неуверенно улыбнулась.

— Через месяц мы с Ольгой разводимся. Сама понимаешь, — Бурков дипломатично пожал Танины пальцы, — что жениться на тебе я не стану, просто не вижу в этом необходимости. Я предлагаю тебе построенный на любви и доверии союз двух взрослых, уже не первой молодости людей. Скоро я куплю новую квартиру, ты, надеюсь, переедешь ко мне. Так что, Таньчик, — Бурков поднял свой фужер, — мечты сбываются!

— Поверить не могу… — прошептала Таня.

— Придется, — довольно хмыкнул Бурков.

— Ну, что ж, — тихо произнесла Таня, — я, по крайней мере, рада, что это был твой собственный выбор. Я хочу, чтобы ты это запомнил: я не разрушала твою семью, я готова была довольствоваться тем, что ты давал мне…

— Конечно, милая, конечно! А теперь будем праздновать.

Бурков плеснул Тане шампанского, подозвал официанта и попросил еще двадцать устриц.

Стоял июльский вечер — нежный и желтый, как кусочек масла. Поужинав, Таня с Бурковым вышли на бульвар, Танино зеленое платье светилось в позднем солнце. Потеющий в красной плюшевой ливрее швейцар почтительно проводил их до машины. Бурков лениво, щурясь на солнце, повел машину к Таниному дому. Он чувствовал, что ради таких вот моментов, летних вечеров с устрицами стоит жить. Он встретил Таню и снова обрел смысл, любовь, надежду — потому что во вселенной ничто не имеет конца, в том числе и надежда. И хотя порой он страдал от приступов мрачного настроения, во время которых кажется, что мир — это просто место, где без всякого смысла происходят различные события, влекущие за собой столь же неоправданные, неадекватные реакции, место, где нет цели для жизни, где все — пустота, пепел и жестокость, сегодня все было по-другому.

Бурков знал, что сейчас они приедут к Тане, она заварит чай, переоденется в майку и шорты, а ему даст халат, они лягут вместе на диван перед телевизором, посмотрят фильм и заснут. Соития ему не хотелось, казалось, оно поставит под сомнение их любовь, разорвет тонкие доверчивые нити их единства.

Ночью Буркова посетил кошмар.

Ему снилось, что наступило утро и он встал с Таниного дивана и отправился в душ. Он отодвинул занавеску над ванной и вдруг увидел, что в ванной сидит Таня, но наполовину уже не Таня, а отвратительный оборотень, сочетающий в себе черты собаки и свиньи.

Зубастое бородавчатое рыло скалилось на Буркова, а под ним извивалось Танино тело, на глазах покрываясь жесткой, пселой щетиной. Между ягодицами рвался наружу толстый волосатый хвост.

Чудовище рыкнуло на Буркова, и, защищаясь, он схватил его за еще не переродившееся, человеческое горло, которое оказалось неожиданно тонким, и стал душить. Он душил и душил, все сильнее стискивал пальцы, оборотень закатывал глаза, хрипел, но продолжал ровно, мерно дышать.

Бурков проснулся, вскрикнув. Рядом покоилась Танина голова, доносилось ее безмятежное дыхание — это его он слышал, пока душил оборотня.

Буркову стало страшно.

Он мог задушить ее во сне.

9

Москва не радовала Колю. Летом — особенно. Он проснулся, будто от укуса, в пять утра и сразу выбежал на улицу.

Воздух стал плотным от тополиного пуха. Как зимой. Обледенелым. Город был ужасен. Сочетание темных туч и желтых кислотных дымов придавало небу такой вид, словно ему наставили синяков. И если небо было в синяках, то город под ним был избит, смертельно ранен, разнесен в клочки, — создавалось впечатление не просто умирающего в нем общества, но общества умирающих, кладбища размером с город.

Ряды домов были покрыты пленкой серой грязи — с закопченным тополиным снегом на крышах, с грязными пуховыми сосульками, свесившимися с карнизов, с желтушной изморозью, испятнавшей стекла под мрамор — они к тому же казались ряд за рядом стоящими надгробиями на кладбище великанов.