Пресыщение - [11]

До этих пор Уилл действительно не понимал, что значит быть бедным, теперь же сознание своей нищеты расстраивало его больше голода и холода. Он шагу не мог ступить без денег. Уилл пришел к справедливому заключению, что даже прогулка добавляет расходов, потому что после нее еще сильнее хочется есть, на что опять же нужны деньги. Ему не удалось обрести друзей, с которыми он смог бы разделить нужду – хотя в Сорбонне многие тысячи студентов, там вовсе не так легко завести близкую дружбу, так что обычно он коротал время, уединяясь в своей тесной мансарде.

Среди потрясающих красот Парижа одиночество ощущается еще острее. Однажды субботним утром, подумав о перспективе в очередной раз провести одинокий уикенд, Уилл решил спуститься в метро и отправиться на блошиный рынок. Его взгляд привлекла девушка за одним из прилавков. На голове у нее красовался многоцветный вязаный берет, из-под него выбивалась масса темных кудрей, и она так заразительно смеялась, что трудно было пройти мимо. В руке, затянутой в перчатку, она держала сигарету. Она отчаянно жестикулировала, на беглом гортанном французском рассказывая какую-то историю. Овчинный полушубок расползался по швам, а расклешенные брюки смотрелись нелепо. Уиллу девушка показалась прекрасной, очаровательной и очень-очень знакомой.

На прилавке громоздилась груда каких-то непонятных предметов. Их обладатели, темноволосая девушка и высокий небритый молодой человек, похоже, пребывали в беззаботной уверенности, что им ничего не удастся продать, поскольку они не обращали внимания на тех, кто останавливался посмотреть на их товар, и были заняты друг другом. Уилл повертел в руках пару медных безделушек и громко кашлянул. Но молодые люди продолжали игнорировать его, так что ему еще не раз пришлось покашлять, чтобы наконец создать впечатление больного эмфиземой и привлечь к себе взгляд парня.

– Oui? – спросил он так, словно Уилл вторгся в его личные покои.

– Интересно, сколько это стоит? – спросил Уилл, держа вещь, наугад взятую с прилавка.

Девушка повернулась и уставилась на него.

– Это очень дорогая вещь, – ответил молодой человек.

– И насколько дорогая? – продолжал Уилл.

– Очень, очень дорогая. Вам не по средствам, – вызывающе заявил парень.

Девушка продолжала смотреть на Уилла.

– Я бы все же хотел знать, – сказал тот, улыбаясь ей. – Я как-то раз видел нечто подобное в одном старом доме в Беркшире, неподалеку от того места, где я вырос.

– Это ты! – воскликнула девушка, выбегая из-за прилавка. – Уильям, подумать только! – Она попыталась обнять его, но разница в их росте была такова, что ей удалось только обхватить его за талию. – Это я – Мин! Ты не узнаешь меня? – спросила она с яркой улыбкой, сиявшей из-под густых черных кудрей и несуразной шапки.

– Конечно узнаю, – нежно сказал Уилл, заключая ее в объятия. – Я скучал по тебе. Нам всем не хватало тебя. Tы ни разу не навестила нас с тех пор, как уехала.

После продажи Чиверли у Мин больше не оставалось нитей, связывавших ее с Беркширом и Гаджетами, которых французские де Бофоры сочли неподходящей для нее компанией. Миссис Гаджет все писала, писала, просила Мин приехать в гости на каникулы, но тетушка Вероника, которая приняла девушку под свое крыло, наложила вето на поездку. Она допускала, что Гаджеты были достойными и милыми людьми, вполне способными следить за ребенком, но не собиралась позволять теперь уже выросшей Мин поддерживать неподобающие знакомства. Ведь тетушка слышала, что они живут в ужасно современном доме, не имеют приличных родственных связей и вообще не «комильфо». Чтобы избежать конфликта с племянницей, которая, хотя и отличалась податливым характером, иной раз проявляла удивительное упрямство в самых неожиданных случаях, она не стала рассказывать Мин о переписке между Парижем и Перли. Несколько лет назад, когда Веронике наконец надоело придумывать отговорки, она решила и вовсе положить конец этой переписке и в резкой форме попросила Гаджетов не искать больше контактов с Мин.

То было холодное и оскорбительное письмо. Когда миссис Гаджет однажды утром прочла его за завтраком, она расплакалась, и соленые слезы закапали на дольки грейпфрута на столе.

– Что случилось, дорогая? – спросил Фил, опустив свою «Телеграф». До этого Уилл не видел, чтобы мать когда-либо плакала. Ее лицо с правильными чертами и привычно приветливым выражением вдруг исказилось от досады. Уилл так и прирос к своему стулу. А слезы все капали на клеенку с рисунком из вишен, которую мама всегда стелила на стол по утрам. Хлопнул тостер, закипел чайник, почти задымились яйца на плите, но родители не замечали этого, и его охватила тревога.

Уткнувшись лицом в чайное полотенце, что совершенно противоречило неукоснительно соблюдаемым правилам чистоплотности и гигиены в доме, мать показала письмо Филу.

– Да, – хмуро произнес он, прочитав короткое послание. – Мы были хороши, пока им от нас было что-нибудь нужно. Теперь они перестали нуждаться в нас и не хотят больше знаться снами.

– Но я так хотела повидаться с ней! Я хочу посмотреть, какой она теперь стала, как повзрослела, – причитала миссис Гаджет.