Преступники-сыщики - [44]

Леон описал ее, и директор театра вновь лишь сокрушенно покачал головой.

– Никогда о ней не слышал, – сказал он. – Боюсь, вы стали жертвой глупой мистификации, мистер Гонсалес.

Озадаченный и вконец сбитый с толку Леон вернулся к своим друзьям.

На следующее утро он нанес визит в агентство Льюли, пользовавшееся, по отзывам, репутацией надежного учреждения; там побеседовал с добродушной владелицей, старой девой. Ему пришлось быть крайне осторожным, поскольку он не желал навлечь на свою ночную гостью неприятности. К счастью, Гонсалес водил знакомство с одним из важных клиентов мисс Льюли и смог воспользоваться его именем, дабы получить нужные ему сведения.

– На этой неделе мисс Фаррер трудится в ночную смену и придет лишь с наступлением вечера, – пояснила владелица. – Она работает у нас уже почти месяц.

– А давно мистер Граслей стал вашим клиентом?

– Ровно в это же время, – улыбнулась та. – Я склонна полагать, что ему нравятся профессиональные навыки мисс Фаррер, поскольку раньше он отправлял все свои заказы в агентство Дантона, где она работала до того, но стоило ей перейти к нам, и он тоже сменил агентство.

– А что вам известно о ней?

Женщина заколебалась.

– Она австралийка. Думаю, одно время ее семья была очень состоятельной. Она никогда ничего не рассказывала о своих делах, но, полагаю, когда-нибудь унаследует кучу денег. Как-то раз к ней даже приходил один из партнеров Колгейта, из адвокатской конторы.

Леон сумел раздобыть у нее адрес девушки, после чего отправился в Сити на поиски господ Колгейтов. Удача сопутствовала ему, потому что Колгейты несколько раз прибегали к услугам нашей троицы, и по крайней мере одно из их поручений имело очень деликатный характер.

Эту фирму можно было отнести к числу старомодных, ее отделения располагались на Бедфорд-роу, и, хотя обычно компанию называли «Колгейт», в нее входили семь партнеров, имена которых значились на бронзовой табличке перед входом в здание.

Мистеру Колгейту было около шестидесяти лет; поначалу он казался весьма необщительным. Но тут на Леона нашло вдохновение, и он выложил ему все о том, что случилось минувшей ночью. К своему удивлению, Гонсалес увидел, как у адвоката вытянулось лицо.

– Это очень плохо, – сказал он, – действительно плохо. Но, боюсь, я не могу сообщить вам ничего сверх того, что вы уже знаете.

– Однако почему это так плохо? – осведомился Леон.

Адвокат задумчиво сжал губы.

– Видите ли, она не принадлежит к числу наших клиентов, хотя мы представляем одну компанию мельбурнских стряпчих, которые и выступают от имени этой молодой леди. Ее отец скончался в психиатрической лечебнице, оставив после себя все дела в весьма запутанном состоянии. Однако за последние три года кое-какая принадлежавшая ему собственность существенно выросла в цене, и этой юной леди нет решительно никаких причин зарабатывать себе на жизнь, трудясь на службе, за исключением желания, как я подозреваю, оказаться подальше от семейных неприятностей. Кроме того, работа позволяет ей отвлечься от мыслей о прошлом. Мне стало известно, что пятно помешательства служит для девушки источником постоянных душевных страданий, и я полагаю, в Англию она приехала по совету своего единственного родственника, надеясь, что перемена места позволит ей забыть о несчастье, тень которого нависла над ней.

– Но ведь она приходила сюда, к вам?

Адвокат покачал головой.

– К девушке обращался один из моих клиентов. Кое-какая собственность в Сиднее, не учтенная в расчетах по имуществу ее отца, была выставлена на продажу. Кажется, ему принадлежала десятая часть или что-то около того. Мы попытались связаться с душеприказчиком, мистером Флейном, однако безуспешно – он путешествует по Востоку, в связи с чем нам пришлось заручиться подписью Эйлин Фаррер на документе о переводе имущества.

– Флейн?

Мистер Колгейт был занятым человеком; он дал понять это совершенно недвусмысленно. И в тот момент позволил себе проявить легкое нетерпение.

– Кузен покойного Джозефа Фаррера – ее единственный родственник. Кстати, старший Фаррер гостил у кузена на его овечьем ранчо в Западной Австралии перед тем, как лишился рассудка.

Природа наделила Леона живым воображением, но даже оно, несмотря на всю свою непосредственность, не смогло перекинуть «мост» через те пробелы, коими изобиловала эта, по его мнению, весьма необычная история.

– У меня сложилось впечатление, – продолжал адвокат, – и я говорю вам это на условиях строжайшей конфиденциальности, что девушка не совсем… – Он постучал пальцем по лбу. – Она сообщила моему служащему, который прекрасно умеет расположить к себе молоденьких барышень, что сначала ее несколько недель преследовал какой-то чернокожий, потом – черный ретривер. Видите ли, когда она по субботам отправляется на прогулку, откуда ни возьмись возникает этот черный ретривер и уже не отходит от нее ни на шаг. Причем, насколько я понимаю, больше никто и никогда не видел ни чернокожего, ни собаки. Необязательно быть врачом, чтобы знать – мания преследования является первым и главным признаком помутнения рассудка.

О том, как следует проводить расследование, Леону было известно намного больше, чем кому бы то ни было. Он знал, что раскрытие преступления – это не внезапный, полный внутреннего драматизма порыв, а процесс тщательного сбора улик и доказательств, и потому продолжил свои поиски так, как это сделал бы на его месте любой детектив Скотланд-Ярда.