«Преступник» - [70]
А может, «мистер» даже пошлет президенту Ататюрку телеграмму и расскажет в ней о его благородном поступке. От такого приятного известия на голубые глаза Ататюрка навернутся слезы. Но этим дело не кончится. О Джевдете заговорят все газеты, его будут фотографировать в разных позах. А как удивятся Эрол, Айла и другие ребята, как будут завидовать ему! Может, Айла раскается в том, что однажды назвала его «грязным уличным разносчиком»!
— О чем опять задумался? — перебил его мечты голос Мустафы.
Джевдет повернул голову. Глаза его искрились какой-то особой радостью.
— Так… Ни о чем, — ответил он.
Но Мустафу не легко было провести.
— Об Америке опять?
— Да, об Америке.
— Вчера из-за тебя я сцепился с мастером и подмастерьями!
— Как из-за меня?
— Да так…
Мустафа рассказал о вчерашней стычке. Джевдет слушал внимательно, потом сказал:
— Меня не только твой мастер, никто не сможет отговорить! Выбраться бы только отсюда, а там я знаю, что надо делать!
Он потерял всякую надежду выйти из тюрьмы. Перестал считать дни. Но однажды солнечным весенним утром, когда он пил чай, в камеру вбежал мальчик-уборщик с криком: «Джевдета освобождают!» Джевдет вздрогнул, словно его кто-то ударил. Сначала не поверил. Но вдруг вскочил с места и, не стыдясь слез радости, бросился на шею мальчишке, принесшему долгожданную весть.
Мустафа так и застыл, как стоял. Весь красный от волнения, он растерянно смотрел на Джевдета и… неожиданно тоже заплакал. Джевдет подошел к нему, обнял. Мустафа не мог успокоиться. И зачем только они подружились? Лучше бы они не знали друг друга!
— Не надо, не плачь, друг, я буду навещать тебя каждую неделю. Может быть, объявят амнистию и тебя тоже выпустят. Знаешь, что мы тогда устроим?
Мустафа посмотрел на него пустыми, заплаканными глазами. Он не надеялся на амнистию.
— Что?
Джевдет и сам не знал, что они устроят, но надо было что-то сказать.
— Откроем столярную мастерскую!
— Столярную мастерскую? А денег где возьмем?
— Как-нибудь достанем.
— Ведь к тому времени, когда я выйду, тебя уже не будет здесь?
— Это почему же?
— Ты, наверное, уедешь в Америку!
Джевдет не ответил. Мысли его путались, как в тумане. Промелькнул рыжебородый капитан с огромной трубкой во рту, затем бескрайные голубые просторы океана, нью-йоркский порт, высоченные небоскребы, сын миллионера, сам «мистер», отправляющий телеграмму президенту Ататюрку, завертелись широкополые ковбойские шляпы, длинноствольные пистолеты.
— Ты прав: уеду, но…
— Что?
— Я не забуду тебя. Вернусь из Америки и привезу с собой много денег. Ты уже будешь на свободе, и мы откроем столярную мастерскую…
Мустафа только безнадежно вздохнул.
А через несколько часов ворота тюрьмы распахнулись перед Джевдетом. Вот так неожиданность! Он увидел не только Хасана, Кости и Джеврие, но и отца Хасана, мать Кости, его сестру и бабку Джеврие. Мать Кости плакала, словно из тюрьмы выходил ее собственный сын.
Но Джевдет, сам Джевдет не радовался: его преследовали мысли о Мустафе, он не мог забыть его полные слез глаза, поникшую голову.
Они дошли до конторы адвоката. Только здесь Джевдет узнал причину своего освобождения: задержаны Адем и Шехназ, укравшие деньги отца. Разве он не читал в газетах об Изверге?
— Так это шофер Адем? — Джевдет был поражен.
— Он самый. И эту женщину с собой таскал. Она даже простудилась, воспаление легких схватила. Ее положили в больницу.
Джевдет, чтобы только избежать расспросов о его жизни в тюрьме, произнес:
— Хорошо, но ведь в газетах ничего не было сказано об Адеме и Шехназ!
— Писали о Вели и Эмине, так ведь? Ее, оказывается, зовут и Эмине и Шехназ… Адем убил какого-то беднягу и взял его документы…
Начался разговор о том, что теперь будет делать Джевдет, где будет жить. Адвокат поймал взгляд Хасана.
— Если хочешь, оставайся у нас, — сказал он. — Будешь нам сыном. Захочешь учиться — пожалуйста…
Джевдет нахмурил брови.
— Ну как, идет? — добавил адвокат.
Джевдет молчал, опустив глаза.
— Ты против? Мы тебя усыновим по-настоящему. Мы не собираемся сделать из тебя слугу. Ты нам будешь как родной сын… Ну смотри, тебе виднее. Не торопись, подумай.
В разговор вмешался отец Хасана:
— По-моему, сынок, тебе лучше всего остаться у бея-эфенди![61]
— Разве я не прав? — продолжал адвокат. — Надумаешь учиться — учись. Не пожелаешь, никто неволить не будет; а может быть, захочешь выучиться какому-нибудь ремеслу, тоже отговаривать не стану!
Кости, выглядывая из-за голов матери и сестры, с волнением ждал ответа друга.
Ему хотелось крикнуть: «Не соглашайся!» Тогда бы он уговорил мать, и Джевдет остался бы жить у них в семье. Вот было бы здорово! Правда, Кости уже не был уличным разносчиком, а служил в лавке на Тахтакале. Но ведь им останутся воскресные дни. Они уходили бы из дому рано утром, ходили бы на футбол и даже на концерты.
Говорят, что в одном из кинотеатров в Бейоглу выступают приехавшие из Европы скрипачи и пианисты, что все они выходят на сцену в черных костюмах. Он даже видел собственными глазами одного из них, когда тот выходил из остановившегося у кинотеатра автомобиля. Небрежно кивнув красиво одетым дамам в черных накидках и их кавалерам, уступившим ему дорогу, он быстро вошел в двери.
