Преступления за кремлевской стеной - [73]

Временами его здоровье несколько улучшалось, но он уже никогда не приходил в нормальное работоспособное состояние, болезнь неуклонно прогрессировала — это было видно всем окружающим. Он быстро уставал, утрачивал интерес к предмету обсуждения, все хуже говорил, терял память. К концу жизни даже самые элементарные вещи к предстоящим беседам и протокольным мероприятиям для Брежнева заранее писали — без таких «шпаргалок» он уже просто не мог обойтись.

Опасность серьезных ошибок в политике возросла — и ошибки эти не заставили себя ждать.

Но то была лишь одна сторона дела. Другая, не менее важная, определялась нашими политическими слабостями. Среди них особенно существенными мне представляются две. Одна — сбои, неверные идеологические подходы к некоторым важным проблемам внешней политики. И другая — преувеличение роли военного фактора в политике, приведшее к становлению и укреплению весьма влиятельного военно-промышленного комплекса, контроль над которым, по существу, был утрачен.

Пережитки «революционаристской» идеологии, остатки прежней веры в идеи «экспорта» революции приняли к тому времени форму и силу определенной политической доктрины — о нашем долге оказывать освободительным движениям различные виды помощи, включая прямую военную. Эти идеи, уходящие корнями в революционный романтизм, свойственное на каких-то стадиях многим великим революциям мессианство причудливым образом переплетались с имперскими притязаниями и амбициями. А те, в свою очередь, коренились в еще более далеком прошлом; после революции они были возрождены Сталиным и в той или иной форме пережили его. При таком крутом «замесе» тех и других мотивов в ряде ситуаций становилось все труднее точно, верно и трезво оценивать, насколько государственная политика соответствует национальным интересам.

Все это с середины 70-х годов заметно давало себя знать, особенно в отношении к странам «третьего мира». Как раз в этом политическом регионе тогда начались весьма драматические события, послужившие одной из причин свертывания разрядки.

Первым из таких событий стала, пожалуй, посылка кубинских войск в Анголу для поддержки одной из сторон — партии МПЛА — в разгоревшейся там политической и вооруженной борьбе, определявшей, кто будет у власти после ухода португальских колонизаторов. Насколько я знаю (правда, представления у меня самые общие), инициатором в этом деле действительно была Куба, но мы в него с самого начала оказались вовлечены. И не только тем, что политически поддерживали Кубу и снабжали ее оружием, но и прямым участием в переброске кубинских вооруженных сил в Анголу, а потом широкой помощью правительству МПЛА, в том числе оружием и военными советниками.

Конечно, ситуация в Анголе была непростая, вмешательство в ее дела осуществляли США (тайно, через ЦРУ), Китай и ряд других стран. Но это не отменяет того факта, что наша политика противоречила провозглашенным нами принципам и могла иметь — и имела — негативные последствия.

Что меня особенно беспокоило в то время? То, прежде всего, что участием в этой акции мы вступили на путь использования или содействия использованию иностранных вооруженных сил в странах «третьего мира». Как бы для контраста нашим действиям конгресс США отказался предоставлять ассигнования на дальнейшую поддержку проамериканских партий и фракций, боровшихся за власть в Анголе. В общем, я считал, что все это не только очень плохо повлияет на наши отношения с США, да и с Западом в целом, но может негативно сказаться на развитии аналогичных событий, послужит началом, «почином» такого рода международного поведения. Видел это не один я. Многие специалисты и эксперты понимали, что такой поворот событий, такое наше поведение могут серьезно подорвать разрядку.

Несколько раз я говорил на эту тему с Андроповым. Он внимательно слушал, не обрывал меня и со мною не спорил, впрочем, и согласия не выражал. Говорил я, притом обстоятельно, также с Громыко. Разговоры были с глазу на глаз. А вот с Брежневым довелось поговорить, поспорить на эту тему в присутствии целой группы товарищей, некоторые из них живы и продолжают работать. Произошло это осенью (то ли в ноябре, то ли в декабре) 1975 года в Завидово, где собрались работники ЦК, МИД СССР, а также ученые, которых привлекли к подготовке документов XXV съезда КПСС. В ходе обсуждения внешнеполитического раздела будущего доклада разговор зашел о только заваривавшихся событиях в Анголе. Я сказал Брежневу, что, по моему мнению, участие там кубинских войск и наша помощь в обеспечении этой операции могут обойтись очень дорого, ударят по основам разрядки. Моим главным оппонентом сразу же выступил А. М. Александров, возразивший, что ему Ангола напоминает Испанию в 1935 году, и мы просто не можем остаться в стороне. Брежнев заинтересовался завязавшимся диалогом и сказал: «Представьте себе, что вы члены Политбюро, спорьте, а я послушаю» (к такому приему — вызвать на спор и послушать — он прибегал не раз). Присутствовали Андропов, Иноземцев, Бовин, Загладин, но не вмешивались.

Мои доводы сводились в основном к тому, что мы, конечно, вправе, даже связаны моральным долгом помогать национально-освободительному движению. Наверно, нет сомнений, что самый достойный представитель этого движения в Анголе — МПЛА. Но есть ведь разные формы помощи. Политическая поддержка не вызывает сомнения, возможна и экономическая помощь, нельзя исключать даже, скажем, помощи оружием. Но участие в военных действиях подразделений регулярных вооруженных сил иностранной державы радикальным образом меняет ситуацию. Американцы только что ушли из Вьетнама, а тут мы и наши друзья в совершенно новой ситуации, в условиях разрядки, пытаемся возродить дурную традицию.