Преступления и призраки - [45]

В этот момент я увидел то, что у вас в Лондоне называется «хокни»: запряженный парой наемный экипаж для богатых клиентов, можно сказать, настоящую карету – на шесть мест, с мягкими сидениями внутри и, главное, с полностью закрытым кузовом. Приказав нашему кучеру подъехать вплотную к дому, где мы расстались с месье Отто, я вышел на улицу и заговорил с возницей «хокни». Экипаж оказался свободен. Я заплатил вознице целую гинею вперед – и он после этого слушал меня очень внимательно, сразу поняв, что заказ предстоит во всех смыслах необычный, но ничуть против этого не возражая.

– Это задаток, – предупредил я. – Если в точности выполнишь все мои инструкции – получишь еще столько же.

– Хорошо, хозяин, – сказал кучер, уставив на меня совершенно непроницаемый взгляд, в котором если что и читалось, то лишь абсолютная решимость не проявить даже малейших признаков тревоги или любопытства.

– Через некоторое время я сяду в твой экипаж с еще одним джентльменом. После этого двинешься прямо по Харли-стрит. Никаких других пассажиров не брать. Когда доедешь до конца улицы – разворачивайся и езжай обратно. Так и будешь возить нас по Харли-стрит, пока я не выйду. После этого доставишь второго пассажира в клуб Уайтье на Бартон-стрит[27].

– Хорошо, хозяин, – повторил кучер тем же тоном.

Итак, я остался под окнами дома милорда Хауксбери, и вы можете легко представить себе, месье, сколь часто взгляд мой возвращался к тому самому окну, ловя мерцание свечи – которое, как я надеялся, вот-вот должно было стать ярче. Одна минута… вторая… пятая. И еще пять минут. О, как долго тянется время! Ночь – одна из обычных октябрьских ночей: холодная, промозглая; белесый туман, простершийся над мокро блестящими камнями мостовой; и сквозь этот туман проглядывают, едва видимые, тусклые пятна масляных фонарей. В пятидесяти шагах все терялось, и оставалось лишь пытаться, прислушиваясь, улавливать стук копыт, грохот колес по мостовой… Мрачное это место, месье, – Харли-стрит, даже в солнечный день, а не то что туманным, дождливым вечером, когда окрестности озаряет лишь тусклый свет масляных фонарей. Может быть, и респектабельное, но уж больно унылое. Французу никогда не оценить вашу лондонскую респектабельность…

Особенно же мрачной она мне представлялась в тот вечер, когда беспокойство буквально изглодало всю мою душу. О, право слово, место это казалось самым унылым, самым безрадостным на всей необъятной земле!

Я ходил туда-сюда, временами с силой хлопая себя по рукам, чтобы они не замерзали, и по-прежнему напрягая слух. Как вдруг сквозь однообразно-монотонные звуки колес и копыт, доносящиеся с Оксфорд-стрит, я услышал более громкий, приближающийся, становящийся все более и более явственным звук. Вскоре передо мной, рассекши туман, возникли два огня – и легкий кабриолет подкатил к дому министра иностранных дел. Прежде чем экипаж успел остановиться, его пассажир, невысокий молодой человек, соскочил на мостовую и поспешил к дверям. Кучер повернул лошадь, и кабриолет вновь растаял в тумане.

О, именно в момент действия, месье, я проявляю себя как никогда! Сейчас, когда вы видите меня, наслаждающегося вкусом вина в кафе «Прованс», вы и представить себе не можете, каких высот, какого предела человеческих способностей я умею достичь! Однако в тот день, месье, когда стало ясно, что все достижения в ходе десятилетней войны находятся теперь под угрозой, я оказался великолепен. Это была последняя наша кампания, а я олицетворял собой и армию, и генерала.

– Сэр, – проговорил я, дотронувшись до плеча молодого человека, – вы – курьер, посланный к лорду Хауксбери?

– Да.

– Я жду вас здесь уже полчаса. Вы должны немедля ехать со мной: лорд Хауксбери находится во французском посольстве.

Я произнес это с такой непоколебимой уверенностью, что курьер не промедлил ни на миг. Когда он сел в карету, а я последовал за ним, душу мою охватила такая пронзительная радость, которая едва не прорвалась наружу радостным воплем. Он был мал и тщедушен, этот курьер Министерства иностранных дел, почти как месье Отто, ну а я… Вы же видите, каковы мускулы на моих руках даже сейчас, в столь почтенном возрасте, – вообразите же, какова была крепость моих мышц в то время, когда мне стукнуло всего лишь двадцать семь!

Однако после того, как я усадил карьера в карету, закономерно возник вопрос, что с ним, собственно, делать? Причинять ему вред, если в этом не возникнет крайней необходимости, все же не хотелось бы.

– Дело не терпит отлагательств, – сказал он. – Письмо, которое я держу при себе, должно быть вручено лорду Хауксбери немедленно.

Доехав до конца Харли-стрит, карета, в соответствии с моим планом, развернулась и поехала назад.

– Эй! – закричал курьер. – Что это значит?

– Вы о чем? – задал вопрос я.

– О том, что мы возвращаемся! Где лорд Хауксбери?

– Лорда Хауксбери вы увидите воочию, причем вскоре.

– Выпустите меня немедленно! – заорал он. – Тут какой-то подвох. Кучер, останови карету! Выпустите, говорю вам!

Я с силой отшвырнул курьера на сиденье, едва только он попытался ухватиться за ручку двери. Тогда он принялся отчаянно звать на помощь. Я зажал ему ладонью рот, он впился мне зубами в руку – но это меня не остановило. Отобрав у курьера его собственный шейный платок, я завязал ему рот. Он, впрочем, продолжал еще издавать нечленораздельные звуки, однако моим планам это не препятствовало: шум заглушался стуком колес по мостовой. Тут мы проехали мимо дома милорда, и я увидел, что свечи перед окном по-прежнему нет.