Преподобный Амвросий - [10]

Как легко и радостно стало на душе их, когда широкий простор полей, освежаемых легким ветерком, и беспредельная глубина синего неба охватили их со всех сторон! Души их, казалось, погружались в бездну беспредельности, соприкасались иным мирам и ощущали на себе живое прикосновение Всемогущего Бога! В общении с природой, в общении с людьми ― незаметно проходили для них день за днем, и наконец, миновав шумную Москву, прибыли они в Троице-Сергиеву Лавру.

По установившемуся обычаю побывали они и в Хотьковском женском монастыре, где поклонились могилам родителей преп. Сергия, Кирилла и Марии. Там же А. М. долго беседовал наедине с затворницей Марфой, но что они говорили, осталось тайной.

Неизъяснимое чувство умиления охватило здесь душу Александра Михайловича! Он увидел пред собою те холмы, которые, будучи некогда покрыты дремучим лесом, были свидетелями уединенных молитвенных подвигов юного Сергия! Как эти подвиги были понятны, были пленительны для его собственного благоговейного сердца! Вот источник, проистекший по молитве преподобного! Вот та дивная келлия, ныне обращенная в часовню, где в продолжение всей ночи возносились пламенные молитвы преп. Сергия, через порог которой однажды переступили стопы Богоматери, где и ныне так дивно совершается «утру глубоку» каждую субботу умилительный параклисис в память этого чудесного посещения! А вот и самый храм, где нетленно почивают святые мощи великого угодника Божия! Сколько мыслей, сколько великих воспоминаний, сколько глубоких и сладостных чувств нахлынуло в юную, чистую, чуткую душу Александра Михайловича, когда он припал к земле у гробницы великого молитвенника земли русской, испрашивая себе благословения, помощи, укрепления на избираемый путь жизни! И молитва его, конечно, не была тщетна. Глубокий внутренний мир и спокойная решимость снизошли в душу его в этом священном месте. Юные богомольцы поговели здесь, исповедались и причастились Св. Христовых Таин. Наконец дни богомоления окончились. Наступило время отправляться в обратный путь. С грустным, но и с благодарным чувством, полные пережитых высоких впечатлений, покинули наши паломники святую обитель. Незаметно совершили они свою обратную дорогу, а по окончании каникул возвратились в Липецк.

Намерение Александра Михайловича определилось окончательно, и он стал ожидать благоприятного случая для его осуществления или, лучше сказать, последнего решительного зова Божия. Зов этот скоро и последовал. Начались учебные занятия, Александр Михайлович приступил к своим урокам.

Как-то в конце сентября Александр Михайлович вместе со своими сослуживцами был у кого-то на вечеринке. Было особенно весело. Александр Михайлович был, что называется, в ударе: он шутил, смеялся, много говорил, заражал своей веселостью и гостей, и хозяев. Придя домой, он, однако, почувствовал небывалую еще тоску и укоры совести. Внутренний голос властно сказал ему: «Будет! Пора положить всему конец! Нельзя служить и Богу, и мамоне! Надо выбирать что-нибудь одно! Надо всецело прилепиться к единому Богу! Надо бросить мир!»

На другой день, встретившись с Покровским, Александр Михайлович сказал ему потихоньку от всех: «Еду в Оптину». Тот изумился: «Как же ты поедешь? Ведь уроки только начались ― тебя не пустят!» ― «Ну что же делать, ― отвечал Александр Михайлович, ― не могу больше жить в миру; уеду тайно, только ты никому об этом не говори!»

И вот спустя немного времени Александр Михайлович исчез из Липецка. Смотрителем училища был в то время священник Кастальский, настоятель Липецкого собора. Исчезновение учителя поставило его в затруднительное положение. Нужно было донести о случившемся семинарскому начальству, а вместе с тем жаль было и Александра Михайловича. Не зная, что предпринять, смотритель училища решил до времени молчать об исчезновении Александра Михайловича, выжидая дальнейшего хода обстоятельств.

Глава V. ОПТИНА ПУСТЫНЬ ― БЛАГОДАТНЫЙ УГОЛОК РУССКОЙ ЗЕМЛИ

Коль возлюбленна селения Твоя, Господи сил! Блажени живущии в дому Твоем!

(Пс. 83, 1, 5).

Пока Александр Михайлович, положившись на волю Божию, с радостным сердцем поспешает к цели своих стремлений ― Оптиной пустыни, скажем несколько слов об этой святой обители. Возникновение Оптиной пустыни некоторые относят ко временам домонгольской древности. Сохранившиеся в синодиках обители имена схимников и схимниц показывают, что первоначально обитель была «общая» и что она существовала уже в XV веке, так как в начале XVI в. «общие» монастыри были упразднены.

Первое письменное упоминание об обители относится к началу XVII в., когда в обители была одна деревянная церковь и шесть келлий. Цари Михаил Феодорович, Алексей Михайлович и Феодор Алексеевич оказывали обители свою «милостыню».

В XVIII в. обитель, как и многие другие в то тяжелое для монастырей время, пришла в упадок, и к концу этого века в ней оставались всего три престарелых монаха, из которых один был к тому же слепой.

Своим возрождением обитель обязана знаменитому Московскому митрополиту Платону, в ведение которого она поступила в самом конце XVIII века. Объезжая в 1796 году свою епархию, он обратил внимание на чудесное местоположение Оптиной пустыни, нашел его очень удобным для пустынножительства и решил принять меры к благоустроению обители. Призвав к себе настоятеля Песношского монастыря о. Макария, бывшего учеником знаменитого молдавского старца Паисия Величковского, митрополит потребовал от него способного и добросовестного человека, которого он мог бы послать настоятелем в Оптину пустынь. Отец Макарий ответил: «Да у меня нет таких, владыко святый! ― А вот разве дать тебе огородника Авраамия?» ― прибавил он, подумавши. Под предлогом производства покупок в городе Авраамий был доставлен в Москву и представлен митрополиту. Он произвел благоприятное впечатление на владыку и немедленно же был отправлен приводить в порядок Оптину пустынь. Неохотно принял на себя эту обязанность о. Авраамий. Прискорбно было ему расставаться со своим огородным одиночеством. Но делать было нечего ― приходилось покориться. Прибыв в Оптину, о. Авраамий нашел там крайнее запустение. «Не было полотенца рук обтирать служащему, а помочь горю и скудости было нечем; я плакал да молился, молился да плакал».