Преподобный Амвросий Оптинский - [12]

.

Переписка эта об Александре Михайловиче тянулась долго. От прибытия его в Оптину до окончательной развязки дела прошло, без нескольких дней, полгода, и только 2 апреля 1840 года последовал указ Калужской духовной консистории об определении его в число братства и застал его еще не одетым в монашеский подрясник.

IV. ПЕРЕХОД АЛЕКСАНДРА МИХАЙЛОВИЧА ИЗ МОНАСТЫРЯ В СКИТ И НАЧАЛО ЕГО ПОДВИЖНИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ В СКИТУ

Сын мой! Если ты приступаешь служить Господу Богу, то приготовь душу твою к искушению.

Сир. 2, 1

По получении указа из Калужской духовной консистории об определении Александра Михайловича Гренкова в число братства Оптиной пустыни он вскоре затем одет был в монашеское платье.

Сам старец Амвросий, как видно из записок настоятельницы Шамординской общины монахини Евфросинии, лично передавал ей, что в монастыре он был некоторое время келейником старца Льва и чтецом (т.е. вычитывал в положенное время для старца молитвенные правила, так как старец, по слабости сил телесных, не мог ходить в храм Божий); затем он был в хлебне, варил хмелины (дрожжи), пек булки38 и был здоров.

Отношение его к старцу Льву было самое искреннее. Почему и старец со своей стороны относился к Александру Михайловичу с особенной нежно-отеческой любовью, называя его Сашей39. Так проводил поначалу Александр Михайлович в Оптиной пустыни дни свои.

Недолго, впрочем, пришлось ему пожить в монастыре. В скитской летописи сказано, что послушник Александр Гренков в ноябре 1840 года переведен из монастыря в скит40. Без сомнения, это сделано было по благословению старцев Льва и Макария, которые, вероятно, находили, что ему полезнее было жить в более безмолвном месте, и притом под ближайшим руководством старца Макария, тем паче что старец Лев в это время уже оканчивал свое земное странствие. Но и после перехода в скит новоначальный послушник Александр не переставал ходить к старцу Льву в монастырь для пользования душевного.

Первое послушание41 в скиту, назначенное старцами Александру Михайловичу, было трудиться в кухне помощником повара. И молодой послушник, уже понявший цену беспрекословного послушания богомудрым старцам, не стал рассуждать, что послушание не по нем, не по его силам и прочее. Ничего такого он не сказал, а принял это назначение старцев со смирением, как из уст Самого Господа.

Послушание! «Что такое послушание?» — спросили однажды на покосе оптинские монахи одного простого старца, умудренного опытом жизни духовной, которого, вследствие его старости и из уважения к нему, не приглашали на труды монастырские, или на послушания, но который, обладая крепостью сил телесных, сам, до кончины своей, любил трудиться и с удовольствием ходил вместе с братиями на покос. «Что такое послушание?» На этот вопрос простой старец дал и ответ простой. «Послушание?» — так начал он. — А это вот что значит: вот я, например, хожу на покос по своей воле — я хожу с охотой и тружусь с удовольствием. А скажи мне настоятель: старик! иди на покос на послушание; я ему скажу: не могу, не пойду»42. Почтенный старец в подобном случае, без сомнения, и не сказал бы таких грубых слов настоятелю. Этим он хотел только показать, как трудно жить в послушании, с отсечением своей воли43. Между тем как послушание есть краеугольный камень, на котором зиждется спасение монаха, ибо без искреннего послушания нельзя приобрести смирение, а без смирения, как выше было сказано, никаким образом невозможно спасение. Каждый поэтому ясно может видеть, что новоначальный послушник, брат Александр, оказывая старцам такое беспрекословное послушание, начинал созидать свое спасение на твердом основании, а не на песке суемудрия, своемыслия и своеволия, от которых для монаха, кроме вреда душевного, ничего не бывает и быть не может.

Поваром главным в скиту был в то время простодушный молодой послушник из крестьян Тверской губернии Герасим44 Иванович Туманов, который по летам был на год моложе Александра Михайловича, а поступлением в скит годом старше его. Оба они характера были веселого и любили поговорить. Только поначалу Александр Михайлович воздерживался от разговоров, как сам о себе сказывал: «В кухне я больше все прималчивал; с людьми боялся близко сходиться. Спросят если, что у меня бывало, скажу, а сам не заговорю первый». Прималчивание это, или воздержание от излишних разговоров молодого послушника, отчасти понятно будет, если вспомним, среди каких старцев подвижников он жил. От одного взирания на них, думается, сами собою смыкались уста. И вообще Александр Михайлович старался в то время, по наставлению старцев, более внимать себе: избегал близких сношений с кем бы то ни было, исходя из кельи в церковь, на молитвенные правила, на послушания да к старцам. По окончании же трапезы, когда все братия расходились по своим кельям и повар с помощником оставались наедине, они давали свободу своей откровенной речи. Простодушного брата Герасима Александр Михайлович уже не стеснялся. Заведет сам о чем-нибудь разговор, а повар тому и очень рад. Нужно мыть посуду, а он подойдет к своему помощнику, любезно и с улыбающимся лицом, потрепав его по плечу (привычка эта осталась у него на всю жизнь), скажет (говорил на «о»): «Ну вот что: пока вода-то горяча, давай-ко сядем да поговорим». Молодые послушники садились обыкновенно на прилавок, и дружеская, непринужденная речь лилась из уст обоих, как быстро бегущая вода журчащего ручейка. Тут нередко вспоминались случаи из прожитой жизни, каковых у собеседников было немало. Впрочем, все эти воспоминания сводились всегда у них к одному заключению: «Слава и благодарение Премилосердому Господу, Своим дивным Промыслом избавившему нас от всей этой мирской суеты и пустоты и направившему ноги наши на путь мирен в тихой обители тружеников Божиих!» Так, бывало, время незаметно и протечет. «Однако, — скажет повар, — пора и посуду мыть». Попробует воду, а она уже давно холодная. Начнут очаг разводить, снова-здорово воду подогревать. Хлопот сколько! Но уже среди удовольствия, получавшегося от обоюдных толков молодыми послушниками, и труды забывались. И жили, таким образом, скитские повара во взаимной любви о Господе. В свое время они вместе с братьями молились, в свое время на кухне трудились и в досужее короткое время наслаждались дружеской беседой, что было для них некоторого рода развлечением среди уединенной, однообразной, трудовой жизни.