Преодоление - [7]

Клаша плюнула, выругалась. Пожилая женщина, которая лежала на крайней кровати у самого выхода, сказала жалобным, слабым голосом:

— Как так можно?..

— Ладно, ладно, учитываю и извиняюсь, — ответила Клаша, сдернула с костлявых плеч серый бумазейный халат и забралась под одеяло.

— Как тут не сругаешься? — переходя на шепот, оправдывалась Клаша. — Разве старые поймут? Им бы вылежать свое да процедур побольше отхватить — вся забота. А нам жить надо, робить. Никто за нас нашего не сделает. Успевай, Елена прекрасная, отдыхать, пока в больнице. По мне так лучший отдых — это лежать. Я и в отпуске только и знаю, что лежу. Девкам моим все по горам лазить да спускаться. И меня тянут: «Спустимся с горки, поглядим, что там!» А для чего спускаться-то, говорю им. Мне и отсюда все видно.

Долго еще слышится надоевший до тошноты шелест Клашиного голоса, а Лена, устав от прошедшего дня и от бесконечных разговоров, думает об одном — как бы скорее уснуть, отключиться от опостылевшей больничной жизни.

Спустя несколько дней она пришла на последний врачебный прием. Доктор, пожилая, худенькая и низкорослая женщина, закончив осмотр, заговорила не подходившим к ее облику басовитым, прокуренным голосом, а ее карие глаза, неестественно увеличенные толстыми линзами очков, смотрели ласково.

— Препараты на вас действуют удивительно, — сказала она и повторила: — Удивительно! Очень пришлись организму. А вы сомневались. Теперь вам осталось только улыбнуться по поводу собственного неверия и… немножечко помочь самой себе. Как бы вам получше объяснить? Отвлечься от всего обыденного. Понимаете? Например, влюбиться. Самым обыкновенным образом. Ваше настроение должно быть хорошим. Это сильнее всяких лекарств. Ну, как? — Она смотрела внимательно, с едва заметной задоринкой во взгляде и слегка наклонив голову. — Влюбимся?

Лена растерялась. Она не знала, что ответить. Тут же вспомнилась Клаша, ее наставления о том, как выбирать мужа и ладить с ним. Но сама Лена никогда не думала об этом, ни в кого еще не влюблялась и поэтому не могла справиться с неожиданно овладевшим ею смятением.

— Не знаю, — только и ответила она, не поднимая глаз.

— Ну и хорошо, — уже безразличным тоном проговорила доктор и вручила Лене больничную карту. — Это отдайте своему участковому врачу. А с физической работой вам придется повременить. Болезнь позади, но поберечься надо.

— Как повременить? — не поняла Лена. — Чем же я буду заниматься? Что делать?

— Повременить, повременить, — настойчиво повторила доктор, похлопывая Лену по плечу. — У нас безработных нет, стало быть, и вам подыщут что-нибудь подходящее. Вы ведь не безграмотная, не какая-нибудь темная. Хотите, поговорю с Ильей Петровичем Груздевым? Он к нам частенько заходит. Может быть, устроит вас в управлении…

На улицу Лена вышла радостная и удивленная, как будто бы и не болела. Она шла твердым шагом. Ноги были сильными, как прежде, как там, на тренировках в спортивном зале. Казалось, стоит пробежать чуть-чуть, оттолкнуться — и она пойдет колесом вдоль бортика газона, уже высушенного солнцем, мимо набравших зелень тополей.

Всем своим существом Лена чувствовала, что силы возвращались не только к ней, но и ко всему живому: апрельское солнце освобождало землю от наледи, хотя она и цеплялась серыми зализанными глыбами за кюветы и обочины. Вдоль всего проспекта рассыпались люди, они взмахивали ломами и лопатами, разбивали талый снег, раскидывали его в стороны. Из-под грязных ледышек текли ручьи, перекрещивали вдоль и поперек бетонные плиты дороги. «Как это повременить? — вновь подумала Лена. — Значит, остаться где-то на краю жизни?»

И вдруг — или это только показалось Лене — промелькнуло знакомое лицо. Это была Катя, ее раскосые плутоватые глаза, ее голос и смех. Она ловко вонзала в лед острие сверкающего на солнце лома. Осколки летели во все стороны, и один из них угодил в щеку долговязому сутуловатому парню. Он провел рукой по лицу, размазал грязь. Катя заметила свою оплошность, улыбнулась и запела, играя озорными зелеными глазами:

— Милый друг, прости, прости все мои пригрешности, и буду я тебя любить до самой бесконечности! Прости, Боренька! Все поцелуи за мной, а сейчас некогда. — Она бросила лом, который с веселым звоном покатился на середину дороги, и побежала к Лене.

— Ты? Ах ты, мой тубик! — чмокая Лену в щеки и губы, вскрикивала Катя. — Смотришься на все сто! К черту работу, идем — провожу.

Они медленно пошли по тротуару, щурясь от солнца, бившего в глаза.

— А я-то думала, тебя к вечеру выпишут, зайти хотела, — заговорила Катя. — Ну ничего, с тобой все в порядке. А у меня ни вот столечко порядка нет. Пока ты в больнице лежала, я тут столько начудила!.. Как теперь и расхлебывать, не знаю. Помнишь Гришку-механика? В оркестре на барабане играл? Смуглый такой, здоровенный. Шея — во! Волосы до плеч. Да знаешь ты его, знаешь! Все его Тарзаном зовут. Так вот, повадился этот Тарзан к нам в общежитие. Я еще с работы не успею прийти, а он сидит на лавочке. Увидит меня. «Здрасте, — говорит, — наше вам» и — за мной по лестнице. Я ему: «До свиданьица», а он, черт гривастый, прет прямо в комнату. «Кому, — говорит, — нельзя, — а нам можно». Садится на стул и ухмыляется бесстыже. Ты слушаешь? Все бы это — ерунда. Можно было бы с ним посидеть, но, ты понимаешь, надо же в это время новому баянисту приехать. Демобилизовался он, теперь на «воздушке» работает. И у нас в клубе. Играет — заслушаешься. Тихий… Да ты видела его, только что в лицо я ему невзначай залепила. Борисом зовут… До чего внимательный, обходительный. И голос ему мой нравится, и мелодию схватываю быстро. Говорит, будто я настоящий самородок… Ты думаешь, я к чему? Да к тому, что это — готовый муж. Подластись, и — твой. Чего молчишь? — Катя выжидающе посмотрела на Лену. — Посоветуй! Я же из всех девчат одну тебя слушаю.