Прелести лета - [8]

О! Вот оно, главное, впереди. Буксир — мелочь. Я-то еще вскользь подумал — зачем за ним трос? А вот он зачем! На тросе, слегка залезая на оба берега, задевая ромашки, тащился плот. Вот его уж мы не проскочим, и он утащит нас в Петербург, на деревообрабатывающий завод, где из нас настругают досок — с особенным удовольствием из тех «бревен», что валяются в каюте… или перелетим? Мухи нас, к сожалению, покинули, и надежда лишь на тот посконный дизель марки «Чепель», что стоит у нас. Снова — разгонимся. Я завопил. На таран? Не было бы там какого сучка, что вспорет нам днище, и тогда будет у нас одно счастъе — остаться на плоту и плыть туда, куда он нас потащит! Представляю лица моих спутников — я захохотал, — когда они вылезут наконец на палубу! Так и есть — сели на плот! Старик на завалинке теперь уже, кажется, с интересом наблюдал то шоу, которое я перед ним изображал. Второй раз проплываю под его взглядом назад. Будет ли это шоу постоянным? Ну уж нет! Спрыгнул в каюту, раскатал «бревна» (по синеватому лицу Никиты ползли мухи, усы брезгливо дергались), вытащил из-под них багор, вылез наверх — и, размахнувшись, как рогатину в медведя, всадил багор в берег.

А-а-а! Не любишь! С громким шорохом ползем по плоту. С размаху шлепаемся в воду. Потрясаю багром. Богатырь!

Отдых недолгий — дрожит натянутый трос. Второй плот «плечистостью» не уступает первому. Жилистый, однако, этот буксир!.. Но и мы тоже!

Прорвались!.. Но недолго пришлось наслаждаться тишиной, стрекотом кузнечиков, сельской идиллией на берегу. Тут же меня приветствовал бодрым гудком новый встречный буксир — в этот раз с тремя плотами, один за другим. Набрал дикую скорость, прополз по всем трем плотам. Посмотрел на берег… старик сидит с палкой на завалинке — перед ним две заросшие грязные овцы. Но ведь это — другой старик, другие овцы? Или те ж? И время остановилось в этом тесном канале, застряло, никуда не движется, а если и движется, то только назад? Неужто я застрял в этой дурной бесконечности и старик с двумя овцами будет всегда? Посмотрим!

И солнце, кстати, тоже остановилось над горизонтом — давно уже заходит и не может зайти. Да — этот бесконечный день запомнится мне!.. если, конечно, когда-нибудь кончится. После борьбы с пятым, кажется, буксиром с вереницей плотов я вытер запястьем пот, глянул на берег… А-а! Старик вместе с овцами исчез. Значит, я сдвинул время, заставил земной шар повернуться, упираясь в него багром? Солнце, правда, все столь же ярко разливалось по горизонту, но солнце — мелочь! Бывает — задумалось маленько. А я, ликуя, выскочил на широкий разлив — огромная река пересекала канал, по берегам — красивые церкви, с горки спускается зубчатой стеной монастырь. Я замер. Вот оно, счастье. Причем — заслуженное, натруженное. Тело сладко гудело, давно такого не испытывал. На медленной скорости, тихо тарахтя, мы проплывали эту красоту… Неужели это Старая Ладога, древняя столица Руси и я, практически волоком, добрался до нее?.. Безусловно. Хоть чего-то ты в этой жизни достиг! На далеком берегу воротца — продолжение берегового Ладожского канала, не спеша подруливаем туда — заодно любуемся, наслаждаемся… Лодки с рыбаками там и сям. Есть же люди, которые могут пить это счастье каждый день, с толком и не спеша! И я с ними почти наравне наслаждаюсь чудесным вечером.

Из каюты вдруг высунулась лохматая башка, затем на четвереньках выползло странное существо. Держась за рубку, встало, покачиваясь. Напоминает Никиту. Но сильно пьяного. Нижняя мокрая губа безвольно свисает, мутные зенки блуждают. Весь облеплен лосиными мухами: не все, оказывается, покинули нас — на его долю осталось. Сейчас подтянутся братаны — и сказка кончилась… Те не проснулись, к счастью, но и одного Никиты хватило! Короткопалой своей ручонкой сцапал штурвал, стал выкручиватъ, выруливать назад — я, с трудом выходя из счастливого оцепенения, перехватил штурвал.

— К-куда? — заорал я.

— Т… т… т… тазат! — с трудом двигая распухшим языком, выговорил он… «Назад», надо понимать? Ну нет уж! Я отпихнул его. Устояв на ногах, он изумленно озирался. Красота эта явно не устраивала его. Помню насмешливые стихи Игорька, посвященные одному из наших совместных плаваний: «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом. Под ним товарищ кривоногий с разбитым в пьяной драке лбом. Под ним струя, светлей лазури, над ним луч солнца золотой, а он, мятежный, ищет дури, как будто в дури есть покой!»

Похоже! Дико таращаясь, он снова сунулся к штурвалу.

— Куда ты?

— Н-н-назад! П-почему… Игорька там нет? — ткнул пальцем в каюту. Спохватился! Слава богу, что его там нет. — Н-н-назад!

На этот раз он ухватил штурвал весьма крепко, и мы рулили туда-сюда, поочередно друг друга побеждая, выписывая затейливые узоры на солнечной глади перед носом проходящих судов. На фоне такой красоты столь безобразная сцена.

— Н-нельзя плыть без Игорька! — завопил он.

По форме — безобразно, но верно по сути. Игорек давал нашей жизни этакий налет великосветской прогулки. Помню, как однажды во время шторма он подал нам элегантные коктейли и обижался, что мы пьем не через соломинки! «Какие соломинки? Ты посмотри, что творится!» — мрачно, но влюбленно глядя на него, кивнул Никита на волны, огромные, вороненые, время от времени подергивающиеся еще мелкой рябью от какого-то дополнительного мелкого ветерка. «Действительно, Никита, — что это?» — брезгливо проговорил Игорек, глянув в иллюминатор… и пристыженные волны вскоре утихли. Да, как нам не хватает его! Без него плавание превращается в какой-то тяжкий крестьянский труд с перерывами на пьянство и драки. Никакого праздника. Теперь лишь суровый расчет может как-то держать нас на плаву. Я отпихнул Никиту — он стоял на корме, бессмысленно раскачиваясь и икая. Сейчас упадет. Но штурвал мне не выпустить — нужно попасть в продолжение канала: от старания я даже высунул язык.