Прелесть пыли - [26]

— Вода! Чудесная штука! Как это мы ее сберегли! Удивительное дело! Хватит по хорошему глотку каждому.

Мальчик вернул фляжку товарищу. Вытер рукавом рот. Довольно и шумно вздохнул.

— Хороша водичка! — сказал он.

— Сколько на земле чудес и красоты. Вода! Ведь это сама жизнь! Нет жизни без воды.

— Я знал людей, которые никогда не пили воду.

— Никакое питье без воды не обходится, но на свете много и других радостей. — Голый запрокинул фляжку. — Эх! Теперь во мне на две лошадиных силы больше.

— Да, во всяком случае, не телячьих, — заметил мальчик.

— Ничуть не жалею, честное слово. Ничуть.

— Я тоже.

Мальчик насторожился. Он не нуждался в утешении. Не в первый раз приходилось ему затягивать пояс и собирать последние силы. Сейчас же и голода настоящего пока не было и, если бы не болезнь, сильно подорвавшая его силы, он бы еще показал себя. Временами силы все-таки оставляли его. Часто он хватал ртом воздух, словно его выворачивало наизнанку, вытягивал шею, как утопающий. В такие минуты он закрывал глаза — жизнь теплилась слабым язычком пламени. И все равно он знал, что выдержит и что все это пройдет. Смерть он в расчет не принимал, хотя и не исключал ее вовсе; он ощущал ее за своей спиной как неизбежную спутницу. А может, это был сон. Смерть и сон в его сознании мешались.

И товарищу его было не намного легче. Просто в свои двадцать пять лет он был сильнее физически. И, чувствуя себя защитником мальчика, считал своим долгом оберегать его.

Сейчас он заговорил безмятежным тоном:

— Пойдем поверху до спуска в долину. Может, на той стороне найдется более подходящее место для перехода. Нам бы только до тех гор добраться, а там легче будет. В этом горном раю есть села на удивление! Не стану обещать тебе картошку или что-нибудь в этом роде, но куском кукурузной лепешки мы там всегда разживемся. Снабжение беру на себя. Так что на этот счет можешь больше не беспокоиться.

Он встал, вскинул пулемет на спину и зацокал сапогами по камням.

Мальчик повернул за ним голову, но не поднялся. Лицо его сморщилось — вот-вот заплачет.

— Весна, — произнес Голый, не оборачиваясь. — В такую пору нельзя грустить.

Мальчик сморщился еще сильнее. Через силу поднялся. С трудом сделал первый шаг и, шатаясь, двинулся за товарищем.

— И часа не пройдет, как примем решение. А это неплохо, если учесть, что воюем мы третий год.

Мальчик зашагал бодрее.

Голый пошел вперед.

Они старались идти так, чтобы их не заметили из долины. Прятались за камни и кусты. Переползали через каменные завалы, продирались в зарослях терновника, прыгали с камня на камень.

— Пройдем вот еще немного… — сказал Голый.

— Да, еще немного! — согласился мальчик.

— До вершины рукой подать. Оттуда мы сможем определить позицию, — сказал Голый.

— Ну да, позицию, — повторил мальчик.

— Подумаем об атаке и тому подобном, — продолжал Голый совсем тихо.

— Атака, атака! — стиснув зубы, бормотал мальчик, перелезая на четвереньках через глыбы камней.

Еще одна прогалина. Еще несколько скал, и вот они у самой вершины. Медленно, щадя силы, стараясь сохранить дыхание, они поднимались, вытягивая шеи к вершине.

Внизу, прямо под собой, в просветах меж скал они увидели узкую долину, шоссе, солдат. Съехав правыми колесами в кювет, стояли грузовики. За каждым был прицеп с небольшим орудием. В конце колонны два танка устремили жерла пушек к скалам на юге. Солдаты группами и поодиночке сновали по шоссе. В двух местах дымили полевые кухни. Дым поднимался вверх. Ветра не было. Ничто не нарушало тишины. Голоса до вершины не доходили. Слышался только ровный глухой гул.

Партизаны прижались к скале и внимательно наблюдали за долиной, за вражескими войсками.

Скала была гладкая и округлая. Вокруг лежали острые обломки камней, среди них пробивалась хилая трава, росли кусты и кое-где даже виднелась земля.

Голый растянулся в кустах. Пулемет поместил рядом так, чтоб его легко было привести в боевую готовность. Мальчик расположился с другой стороны скалы на траве и мелких камнях. Солнце грело их распростертые тела. Бесшумно веял легкий ветерок.

— Картошку варят, — тихо сказал Голый.

— Гуляш, — отозвался мальчик.

— Картошку, картошку, — раздумчиво повторил Голый. — О мясе я уж и не говорю.

Дымились полевые кухни. Голубоватый дым поднимался прямо вверх, потом поворачивал к востоку, медленно плыл широким облаком к горам и таял около вершин.

Солнце стояло над долиной. Тишина накрыла ее недвижной паутиной. В глазах рябило, и мало-помалу все приобрело призрачный вид. Они все меньше верили глазам. По телу разлились слабость и приятная истома. Отяжелевшие веки падали сами собой. В конце концов оба заснули, уронив голову на руки.

Их пригревало солнце.

В глазах мерцало не то пламя костра, не то какой-то яркий свет, не то просто жар углей. Пахло вареной картошкой и жарким из молодой телятины. Запах картошки и телятины быстро улетучился. Теперь им казалось, что они приникли к нежной материнской груди и вдыхают ее сладостный теплый аромат, но и этот аромат быстро, не успев появиться, исчез, и неожиданно от суровых гор, от их грубых каменных одеяний повеяло холодом, жестким и терпким запахом вереска.