Прелесть - [15]

— С физической точки зрения пустоты нет. Если взять самый мощный насос и откачать из некоторого объема все до последней молекулы, то останется вакуум, заполненный виртуальными частицами, — вставил Андрей.

— Правильно, точно так же духовная пустота кажется пустой и беспринципной лишь на первый взгляд. И для получения Пустоты нужен специальный насос.

Начиная с этого места Учитель стал писать слово Пустота с большой буквы.

— Что же это за насос должен быть? — втягивался Умка.

— Вера.

— Вера в пустоту, в Nihil? — удивился Андрей вспоминая сданный на отлично зачет по философии. — Nihil мы проходили.

— Нет, ницшеанский Nihil всего лишь убийство христианского Бога, то есть фактическое признание его существования в прошлом. Это только промежуточный этап на пути к Пустоте! Истинная же Пустота ничего не отрицает, потому что она вечна и является смыслом всего.

— А можно ли увидеть Пустоту, без веры?

— Нет, но можно достичь состояния, после которго Вера возникает. К примеру, возьмем сверхмощный микроскоп и направим его на зеркало, постепенно повышая увеличение. Да, чуть не забыл, очки с тобой?

— Да, только дужка отломлена, но будут держаться.

— Хорошо одевай. Что ты там видишь?

— Вижу свой глаз и кусочек лба. У меня над левой бровью родинка.

Андрей вспомнил, что у мамы родинка в том же самом месте. Надо бы хоть на письмо ей ответить. Перед глазами всплыл истрепанный конверт с мальчиком, запускающим змея, и высоко летящим в небе белым лайнером. Конверт был еще доперестрочный, и для надежности мама приклеила к нему две лишних марки с изображением первого космонавта.

— О чем то задумался? Не останавливайся, повышай кратность. командовал Учитель.

— Есть повышать кратность, — бодро ответил Андрей и увидел нечто далекое из детства.

Однажды он выменял настоящую лупу, в роговой оправе, наверное, еще дореволюционную, принадлежавшую какому-нибудь ювелиру. После опытов со спичечными головками и лакированной поверхностью стола, он навел линзу на свою руку и увидел, что рука его сделана из настоящей крокодиловой кожи.

— Вижу поверхность, напоминающую крокодиловую кожу или дно высохшего озера. На пересечении трещин — кочки, из которых торчат тонкие и прозрачные стволы.

— Люди и земноводные — братья, — напечатал Учитель и посоветовал:

— Подведи поближе к хрусталику.

Появилась красное в синих и розовых прожилках болото, за которым начинался молочный, а потом зеленовато-голубой океан.

— Я в красном море, — догадался Андрей.

— Уже близко, — приободрил Учитель.

На горизонте что-то чернело.

«Земля?» — подумал Андрей и радостно напечатал:

— Вижу землю!

— Обетованную, — добавил Учитель.

Черная черта потихоньку приближалась, и по мере приближения становилось ясно, что «земля обетованная» не есть материк над уровнем моря, а некая впадина с почти отвесными конусообразными краями. Когда он приблизился к самому краю, и заглянул в темное бездонное отверстие, у него закружилась голова.

— Там кромешная темень, что это вход в преисподнюю? — напечатал Андрей, потом покачнулся, замахал судорожно руками, не зная, за что зацепиться.

— Нет, это твое поверхностное Я. Тебе страшно в него смотреть, потому что поверхностное Я считает себя уникальным и единственным, и не допускает даже мысли о возможности существования другого такого же на стороне. Ты видишь страх. Но, в сущности, это очень среднее, напичканное стандартными представлениями и понятиями сознание. В нем давно затертые и устаревшие истины о добре и зле, о совести, которая на самом деле есть тот же самый страх оказаться чем-то иным, нежели принято думать о людях. Здесь же покоится твоя необоснованная жалость, причина которой кроется в твоем собственном эгоцентризме. В общем, пойдем дальше. Повышай кратность!

Почва стала уходить из-под ног. То, что раньше было хотя бы поверхностью воды, распалось на отдельные, снующие в беспорядочном хороводе, огромных размеров насекомые. Он автоматически прибавил увеличение, и звери начали распухать и растворяться, и оказалось, что и внутри их то же, что и снаружи — беспросветная пугающая темень.

— Что ты видишь? — контролировал погружение Учитель.

— Пустоту, перед которой все равны.

— Правильно, а теперь прислушайся.

— Я слышу, — Андрей напряг остатки сознания, — твой голос и еще какой-то шум со свистом.

— А говорят, в ней ничего нет, — рассмеялся Учитель. — Это не свист, но Ветер Пустоты, рожденный моим дыханием. И этот Ветер есть слово, просто оно такое огромное и важное, что ты не можешь его услышать целиком, и оно все время длится, и кажется, шумит ветер или завывает вьюга.

— У Вениамина Семеныча тоже шумит в ушах, — почему-то вспомнил Андрей.

— Конечно, ведь между тобой и ним тоже Пустота, она заполняет и связывает все, она и есть единственный смысл всего.

Андрей распался на атомы, а те распались в Пустоту. Он не осознавал уже своих границ, он был везде, и его не было нигде. Он был легок и текуч.

— Мне здорово, — не сдерживая восторга, напечатал Андрей.

Теперь стоило ему подумать о чем-нибудь, как оно сразу же возникало из Пустоты. С высоты птичьего полета видит себя маленьким мальчиком, бегущим с первой школьной пятеркой, через поселок, затерявшийся на краю Перми. Ему так хочется побыстрее показать маме дневник, а еще остается метров пятьсот и здоровенный гусь, перегородивший путь к счастью. От испуга мальчик спотыкается и падает лицом в траву. Перед глазами всплывает огромный морщинистый, как лицо вечно пьяного кузнеца Демидова, лист подорожника, а над ним уже поднимается с хищным шипением гусиная плошка. Улыбаясь, Андрей поднимает себя маленького одним желанием и тот, трепыхаясь, словно щенок в мамкиных зубах, переносится прямо к покосившемуся дощатому забору. Мальчонка скрывается за калиткой, а Андрей взмывает в голубое чистое небо и жаворонком оглашает окрестности.