Прекрасны ли зори?.. - [10]

Слабость Родиона в том, что он безмерно любит кошек. В его доме прижилось больше двадцати кошек.

Родион нелюдим. В обществе своих кошек он отдыхает. Он их даже привадил ходить с ним на рыбалку и пытался научить вылавливать рыбёшек на мелководье. Наука эта им давалась плохо. Зато косить сено вся стая сопровождала его охотно: на лугу среди трав они могли вдоволь поохотиться.

Если в шахте заводилось слишком много мышей и крыс, Родион брал всех кошек с собой под землю.

С женой Прасковьей живут они душа в душу. Обращаются друг к дружке на «вы». Вечерами вспоминают молодость, а утром по очереди рассказывают сны.

Стоило Родиону чуть подгулять, он становился необычайно разговорчивым и мог уже в сотый раз пересказывать, сколько лиха выпадало ему в молодости. Но следует отдать должное, Родион был честным — никогда не перевирал.

После еды, во время которой дядя Родион рассказал ещё одну историю, приключившуюся с ним на фронте, сыновья Халиуллы-абзыя позвали Ивана и вышли за ворота, откуда доносились звонкие голоса мальчишек. Солнце клонилось к горизонту, и уже сделалось прохладнее. Как раз в этот час мальчишки со всех дворов собирались на улице и начинали играть в прятки. И Гильфан, и Габдулла, и Хабибулла, и Калимулла, и даже двухлетний Шамиль — все братья были непременными участниками этих игр. Всякий раз они тягались друг с дружкой в силе, ловкости и хитрости. Их крики разносились по всей улице. А сейчас они вели себя степенно, выказывали внимание и уважение к мальчику, приехавшему к ним в гости. Каждому из них хотелось с ним подружиться.

Мысли оживили прошлое. Я могу поговорить с Гильфаном. Мне мнится, будто он расхаживает за воротами…

Я спешу за ворота. Приглядываюсь к земле, по которой он прошёл. Халиулла-бабай говорит, что здесь с той поры почти ничего не изменилось. Может, только состарилось и обветшало. Вон слегка покосившаяся калитка в воротах. Рассохлась. Меж досками — щели палец шириной. А ворота подпёрты толстым, как ствол дерева, бастырыком — подпоркой, которой придавливают сено на возах.

Сколько раз отворял и закрывал створки этих ворот Гильфан! Отворю-ка и я…

Постой-ка, не песня ли слышится где-то? Да, песня По улице строем шагают пионеры. Чётко ступают он под дробь барабана. Торжественно и переливчато гремит горн. Пионеры направляются к памятнику героям, павшим за освобождение Украины от фашистских оккупантов. Они идут к подножию этого памятника, чтобы дать клятву верности.

Звонкая песня, звуки барабана и горна вскоре стихают.

Я остаюсь один на один со своими мыслями. Думаю о Гильфане. Стараюсь представить его таким, каким он в последний раз приезжал в Голубовку. И словно бы вижу его в ладно сидящей блекло-зелёной военной форме. Гимнастёрка туго перетянута портупеей…

Гильфан любил сидеть на брёвнах, сложенных в тени у забора, и, глядя на мальчишек, затеявших шумную игру, думать о чём-то своём. Видно, вспоминалось ему то время, когда и сам был таким же босоногим удальцом…

Ныне тоже лежит бревно подле забора. Посижу-ка и я на нём. Посижу-ка рядом с Гильфаном, которого я так явственно представил себе, что захотелось вдруг протянуть ему руку для рукопожатия. Мне хочется, не откладывая, поговорить с ним, но я так взволнован, что не знаю, с чего начать.

И Гильфан, словно разгадав мои мысли, сам принимается рассказывать тихим, глуховатым голосом. Часто умолкает, чтобы припомнить самое интересное, всё, что врезалось ему в память на всю жизнь.

Первый рассказ Гильфана

Эти ворота многое повидали на своём веку. И меня они помнят. Сколько раз доводилось выезжать из них верхом!.. Наверно, вам тоже ведомы прелести ночёвок в степи, где пасутся кони. Вначале меня брал в ночное старший сын Халиуллы-абзыя Габдулла. А немножко позже стали доверять коней и мне.

С заходом солнца, бывало, гонишь лошадей к полю, постреливаешь кнутом в воздухе. Коняжки послушны, сами спешат на пастбище. Только некоторые из них с норовом: едва волю почуют, просыпается в них что-то дикое, в руки не хотят даваться. Тут уж побыстрее стреножишь их и пустишь пастись вместе с остальными.

Степь раскинулась просторная, конца-края не видать, дышится легко. Трава — по пояс, голубая от лунного света и будто серебром присыпана. Ветерок прошуршит — волны гонит. Идёшь по степи, как по морю. Неожиданно шарахнется прямо из-под ног перепел — чуть сердце не обрывается. Или неподалёку выпь заухает — по спине поползут мурашки. Ускоряешь невольно шаги, спешишь к костру, вокруг которого сидят ребята, ворочая палочкой картошку, зарытую в золе, да рассказывая были и небылицы.

Больше всех, помнится, Ванька Рогов любил рассказывать страшные истории…

Хоть и озорником слыл Ванька, но парень был хоть куда. Смелый — один мог пойти в непроглядную темень, чтобы завернуть коней; ловкий — в борьбе, которую мы часто устраивали, не было ему равных. Он был находчивый и щедрый. Ничего не жалел для дружков-приятелей. Только никому не хотел уступить славу первого футболиста в посёлке. Ни одна игра не проходила без его участия. Душу готов был отдать за футбол Ванька Рогов.

О футболе жители Голубовки узнали, когда к нам провели радио.