Прекрасное и истина - [67]

Однако в своем стремлении выразить наиболее живые и глубокие чувства с красноречием и поэзией не прекращали соперничать иной язык и соответствующая ему письменность (écriture) – величественное здание, скульптура, рисунок. Во всех языковых формах, но особенно в абстрактной или фонетической, собственной функцией языка является постоянное стремление к объединению – даже вопреки воле самого мыслителя – чувства с идеей и прошлого с настоящим. В подобном подчинении мыслей чувствам, чудесным образом освещающем как первые, так и вторые, обнаруживаются красота выражения и одновременно – его достоинство. Тот, кто изрекает только одни идеи, не изрекает даже идей. Ничто в большей степени не способно пробудить нашу благодарность по отношению к прошлому. Мысль, лишенная поэзии, действительно оказывается вне каких-либо норм, она анархична и бесчеловечна. Именно поэтому мудрец не должен недооценивать повседневную культуру лучших поэтов; так чувство цивилизуется, а еще лучше сказать – гуманизируется; мысль же в своих наиболее выдающихся проявлениях обнаруживает те формы, которые приводят ее к истинному предназначению. Было бы даже правильно сказать, что слава, сопутствующая великим произведениям, благодаря некоему соперничеству в восхищении ими помогает нам предпринять особое усилие, которое направлено против нас самих, имеет своей целью очищение и без которого мысль осталась бы абстрактной, а чувство – судорожным. На этом основании мы замечаем, чем окультуренный (cultivé) ум отличается от всего лишь образованного (instruit) ума. Тем самым культура и культ сближаются друг с другом. Ибо, в соответствии с одним глубоким замечанием мэтра, звучащая речь имеет то преимущество перед языком жеста, что она в той же мере адресуется и к тому, кто говорит; и благодаря именно такой выразительности наши собственные чувства и наши собственные мысли предстают перед нами. Первый же проблеск сознания, еще одно богатое смыслом слово не отделимы от подобной беседы с самим собой. Однако мы также замечаем, что такого рода продуманная (réfléchie) мысль была всегда естественным образом регулируема самими формами обыденного языка; еще лучше, когда собственную мысль мы ищем в заранее выработанных формулах, действующих подобно некоему правилу, что возвращает нас к человеческому порядку вещей. Таков смысл молитвы. Обычное же размышление о наилучших авторах есть позитивная по своему характеру молитва. И в данном случае, развиваясь, система стремится сохранять то, что уже содержится в ней.

[Ср.: «Собственность и язык в самом деле соответствуют друг другу. Собственность есть проекция на общество деятельности, между тем как язык есть проекция разума. Законом, общим для собственности и языка, служит закон накопления. Цивилизация прогрессирует, потому что победы в материальной и интеллектуальной сферах исчезают вместе с теми, кто их добыл. Человечество существует, потому что есть традиции, т. е. преемственность поколений. Собственность – это накопление ценностей, передаваемых от поколения к поколению. Язык – это, так сказать, место хранения имущества разума. Получая язык, мы получаем культуру, созданную нашими предками»[257].]

Если к такому чтению добавить созерцание произведений искусства, впечатление от которых будет, кроме того, усложнено неизбежным и благостно воздействующим суеверием, то мы поймем, что таким образом любая религия прошлых времен, вплоть до самого наивного фетишизма, оказывается восстановленной в согласии с целиком и полностью доказуемыми знаниями. Таким образом, ничто человеческое не чуждо мудрецу.

XI. Великое существо

Социологические исследования неизбежно приводят нас к признанию того, что объектом наиболее бесхитростных религий оказывается само человеческое общество. Каждый человек находится в некоей зависимости от общества, членом которого является, и от этой зависимости он не может и, более того, не хочет избавиться. Для любой религии характерны отношения, в рамках которых подчинение никогда не отделяется от любви. Как только вещи оказываются вырванными из человеческого уклада (l’ordre humain), сама зависимость от них обнаруживает в себе больше страха, чем привязанности (attachement). В конце концов она и не должна пробуждать никакой разумно обо-снуемой привязанности (affection), поскольку знание законов предполагает, что единственным средством, способным внести полезные изменения во внешний порядок вещей, является работа. Тем не менее понятно, что представление о материальном мире в соответствии с человеческим укладом до такой степени ввело людей в заблуждение, что отвратило их от истинного Бога. Между тем следует отметить, что после завершения на долгое время растянувшегося теоретического и метафизического поворота в общественном сознании, в результате которого в наиболее развитых странах монотеистическая религия оказалась до основания разрушенной, представления о вере, анафеме, святотатстве, преступлении в глазах общественного мнения сохранились лишь в вопросах, связанных с Отечеством. А следовательно, здесь же пребывает и истинный Бог. Истинный Бог – это само общество. И осталось только разобраться в соответствии со строго позитивными концепциями, каково оно, это истинное общество.