Прекрасная обманщица - [142]

В глубине души Бэрк даже позавидовал бесчувствию отца. Ах, если бы ему самому посчастливилось достичь подобного безразличия! Но, увы, ему это было не под силу. Его сознание все воспринимало с ослепительной, отчетливой ясностью вне зависимости от того, как долго тянулось заключение и как жестоко с ним обращались. Наверное, ему следовало позабыть о мирских заботах и начать готовиться к тому, что ждало его за последним земным пределом. Он не боялся смерти, вернее, готов был встретить ее как подобало мужчине. Только одна мысль все еще мучительно приковывала его к земному миру, не давая свободно уплыть в небытие: мысль о Кэт.

Воспоминания о ней преследовали Бэрка подобно наваждению. Когда ему удавалось заснуть, она приходила во сне. Ее образ освещал и преображал его темную камеру, эхо ее голоса отдавалось в сырых каменных стенах. Иногда даже ее нежный запах проникал сквозь тюремную вонь. Время от времени память дарила ему минуту покоя, но обычно она терзала и мучила его. Он прекрасно понимал, что Кэт предала его и хладнокровно послала на смерть. И все же на протяжении всего процесса он молчал, чтобы защитить ее, сам не понимая почему.

Стоило ему признать, что миссис Пелл и Кэтти Леннокс в действительности одно и то же лицо, думал он, как они проследили бы ее путь до Эдинбурга с куда большей легкостью, чем это удалось ему. По той же причине он заявил, будто узнал о высадке французских кораблей, подслушав случайный разговор в таверне, названия которой не запомнил. Неудивительно, что ему не поверили. Джулиан тем временем тоже не сидел сложа руки. Верный своему слову, он донес полковнику Денхольму о том, что предполагаемая участница якобитского заговора, которую Бэрку было поручено доставить в Ланкастер, стала гостьей в его доме. Узнав об этом, граф Ротбери вышвырнул его из дома. Джулиану больше нечего было терять, и он охотно согласился выступить свидетелем на суде. Бэрк упорно держался своей истории о том, что Кэтти Леннокс умерла, но на суд вызвали свидетелей, видевших Кэт и миссис Пелл: с одной стороны, Денхольма, Моля, капрала Блейни; с другой – Оливию, Эдвина, даже несчастную Диану, и вскоре стало ясно, что все они описывают одно и то же лицо.

Герцог Камберленд, которого многие называли мясником и чудовищем, написал Бэрку сочувственное письмо, выражая сожаление по поводу постигшей его горькой участи. Они никогда не были близкими друзьями, но уважали и ценили друг друга как профессиональные военные. В своем письме могущественный герцог написал, что решение дела, увы, не в его власти. По его словам, Бэрк пал жертвой времени. Если бы его приговорили к тюремному заключению, сам герцог, будучи сыном короля, попытался бы помочь ему освободиться через год-два, но против смертного приговора он бессилен: слишком сильна в стране жажда крови. Таким образом ко всем прочим своим бедам, приведшим его к нынешнему трагическому положению, Бэрк мог прибавить еще одну: неудачно выбранное время.

Итак, его молчание ни к чему не привело. Зато теперь, на досуге, он мог вдоволь поразмышлять о том, что заставило его так упорно молчать. Однако ответ ускользал от него, оставаясь по-прежнему загадкой. Мысли о Кэт были бессвязны, на память приходили лишь отрывочные, но яркие образы. Он видел, как она склоняется к раненому фермеру, придавленному телегой, и легко касается пальцами его лица. Вот она, подобно хрупкой сказочной королеве, спускается по лестнице в Уэддингстоуне, опираясь на руку Ноула; вот улыбается ему дрожащей улыбкой, глядя, как он склоняется над нею с ножом, а вот уходит от него по темному коридору под руку с Джулианом. Он вспоминал, как она держала голову, как смеялась, как иногда, в минуты глубокой задумчивости, прижимала кончики пальцев к губам. Ему представлялось, как она обменивается с Дианой веселым заговорщическим взглядом, полным взаимопонимания, как опускается рядом с ним на колени в амбаре и бережно подносит к его губам бутылку с водой. Но чаще всего память возвращала его к их последней встрече, к последней безумной ночи, проведенной вместе, и ему приходилось вновь и вновь повторять себе страшную правду: то, что он принимал за страсть и нежность, было на самом деле хитростью и коварством.

«Мне известно кое-что такое, что могло бы тебе пригодиться», – сказала она в ту ночь, и в его ушах все еще звучал ее нерешительный, как будто даже застенчивый голос, он все еще видел, как она стоит, глядя в бокал с вином. До чего же ловко она это проделала и как легко он проглотил наживку!

Порой ему приходило в голову, что она, возможно, не ведала, что творила, не отдавала себе отчета в том, какие последствия его ожидают. Но он понимал, что это самообман. Она же не дура, она должна была все знать и предвидеть. Просто ему следовало догадаться, насколько сильна в ней жажда мести после изнасилования, но он ее недооценил. В этом все дело, никакого иного объяснения быть не могло. Да, был случай, когда она заслонила его своим телом от пистолетного выстрела, но в Уэддингстоуне все изменилось. Он повел себя с нею по-скотски, отказал ей в человеческом отношении и сделал ее жертвой своего гнева, похоти и ревности. Мог ли он теперь обвинять ее за избранный ею путь мщения? Возможно, у него и не было такого права, но он презирал ее за низкое коварство. Уж лучше бы она зарезала его во сне.