Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии - [16]

— Я знаю.

— Извините, шеф, — сказал напарник, который сидел напротив и тоже до сих пор не проронил ни слова, — извините, шеф, это вам так кажется.

— Не вмешивайся, Арапед, пусть молодой человек рассказывает дальше, ведь если я не ошибаюсь, молодой человек, вы еще не закончили. Как вы понимаете, если вы дошли до определенного рубежа в разгадывании этой тайны, то и я нахожусь там же, а значит, согласно нашему уговору, эти сведения бесполезны для меня, если только у вас нет чего-то еще, каких-то неизвестных мне фактов или гипотез. Вы не знаете, знаю ли я это, но надеетесь, что не знаю, верно? Итак, о чем идет речь?

Отступать было некуда.

— Ладно, — сказал я. — Я долго прохаживался по местам преступления, вокруг каждой из тридцати пяти пострадавших лавок, и обнаружил следующее: в каждом случае на глухой стене, не далее чем в пятидесяти трех шагах от магазина, кто-то рисовал черной краской силуэт мужчины, который мочится. Это нельзя назвать произведением искусства, рисунок сделан очень грубо, но все же ошибиться невозможно, это именно фигура мужчины, который мочится. Так вот, насколько мне известно, в других частях города такой рисунок на стенах не появлялся. Не хочу сказать, что осмотрел каждую стену, но я очень много ходил по улицам и нигде больше не встречал такой «стенной живописи». А когда я по той же логике, какой придерживались и вы, предугадал налет на лавку Лаламу-Беленов, из-за которого вы сегодня здесь, то тщательно осмотрел их дом и все вокруг и понял то, чего не мог понять раньше: появление рисунка предшествует налету, потому что накануне такой рисунок появился здесь. И последнее: скоро что-то случится в доме 53 по улице Вольных Граждан — не налет, а что-то другое, ведь там нет москательной лавки, — потому что на стене дома напротив церкви, по улице Закавычек, прошлой ночью появился силуэт мужчины, который мочится!

Глава 7 Рассказчик

Когда инспектор Блоньяр нарушил наконец долгое молчание, он не стал ни хвалить меня за мои блестящие выводы, ни тем более подтверждать, что последний из них ускользнул от его внимания (в этом я уже был почти уверен и все же нуждался в подтверждении). Он пристально взглянул на меня и сказал:

— Откуда вы знаете, что рисунок появился прошлой ночью?

— Знаю, потому что живу в этом доме и по утрам и вечерам прохожу мимо этой стены.

— И давно вы живете в этом доме?

— Уже год, но…

Я хотел сказать: «Но разве это имеет отношение к делу?», как вдруг у меня возникла мысль настолько ужасная, что я не закончил фразу: инспектор подозревал меня! Он был так уверен в себе, так привык додумываться до всего первым, что мог объяснить мой успех только одним: преступником был я! Когда прошлой осенью я приехал в город, то сразу же, поистине чудом (Хм-хм. — Примеч. Автора), учитывая мои скудные средства, нашел себе квартирку в этом доме, где, судя по всему, обитал и преступник. Конечно, это было простое совпадение (Хм-хм! — Примеч. Автора), но вопрос инспектора показывал, что его мысли приняли опасное направление. «А ведь у меня даже нет алиби!», — подумал я. Инспектор Блоньяр улыбнулся:

— Я не подозреваю вас, молодой человек. Я совершенно не помню ваше лицо, а это, поверьте мне, лучшее доказательство того, что вы не замешаны в этом деле, ни как преступник, ни как жертва. Я никогда не ошибаюсь. И потом, вы приехали сюда год назад, а налеты продолжаются уже полтора года. Арапед?

— Да, шеф?

— Принесите мне выпить. То же самое.

Инспектор Арапед, правая рука Блоньяра, встал и направился к стойке, где мадам Ивонн налила его шефу двойной гренадин-дьяволо, а ему — бочковое пиво «Гиннес». Инспектор Блоньяр скомкал серебристую, в черную волнистую полоску обертку из-под батончика и отпил глоток гренадина-дьяволо («Красное и черное», — подумал я).

— Арапед, малыш, не понимаю, как можно в девять утра пить этот деготь, почему бы вам не взять клаксен или ферне-бранка, жгучий ликер графа Бранка, если уж у вас такой вкус?

— Шеф, откуда вам известно, что я ощущаю в этом пиве горький дегтярный привкус, как вы утверждаете? А если даже так бывало раньше, то откуда вы можете знать, будет ли эта кружка пива отдавать такой же дегтярной горечью, как все предыдущие, — если для простоты рассуждения допустить, что так оно и было? Вот, предположим, мед: одним он сладок, другим горек, верно, шеф? Не окажется ли он для меня горьким, если, скажем, я попробую его сразу после пива? Ощущение, шеф…

— Арапед, прошу тебя, не философствуй на работе, нам платят не за это!

Но Арапед еще не закончил.

— Извините, шеф, но можем ли мы полагаться на то, что рассказывают люди о своих ощущениях? Они, конечно, не лукавят, но, шеф, можно ли почитать их слова за истину? Разве больные вирусным гепатитом не утверждают, что предметы, которые нам кажутся белыми как снег или как мука, на самом деле желтые, а те, чьи глаза налиты кровью, не называют те же предметы красными? А если учесть, что у одних животных глаза желтые, у других — налитые кровью, а некоторые вообще альбиносы, то разве нельзя предположить, что они видят предметы в соответствии с цветом своих глаз? А разве вам, шеф, если вы долго и пристально смотрите на солнце и потом склоняетесь над книгой, не кажется, что буквы сверкают и переливаются золотом? Разве это не должно подрывать ваше доверие к свидетельским показаниям, шеф?