«Вы, верно знаете обо мне от своего отца?» — спросил Владимир.
«Точно так», — отвечал юноша.
«Тогда с охотою последую вашему совету, — сказал Владимир, наливая большой бокал настойки. — За здоровье неизвестного благодетеля и его сына!» — присовокупил он и выпил до дна.
«В благодарность за ласковое гостеприимство!» — отозвался молодой человек и осушил одним глотком свой бокал.
Между тем Анастасия стараниями матери, три раза её опрыскивавшей водою, в которую от обмороков были добавлены кусок глины, уголь и соль, придя в память и увидев, что отец её весело пирует с незнакомцем, вдруг оживилась надеждой и любовью, вперённую в неё с первого взгляда во время плавания его в шлюпке мимо их дома. Она встала, и розы, расцветая на её полных, девственных ланитах, придали ей ещё более красоты.
Молодой человек подошёл к ней с почтительностью, поцеловав нежно её руку, и попросил извинения за то, что он был невольной причиной её минутной слабости; потом обратился он к её матери, у которой так же попросил извинения.
Старуха, очарованная прекрасною наружностью незнакомца и его вежливостью, вздохнула, вспомнила о своей молодости и романах, ею читанных, и не могла удержаться, что б не отпустить хотя бы одной учтивой фразы для молодого человека:
«Вот истинно благовоспитанный и прекрасный юноша! — сказала она, — Который должен быть обожаем не только нежным полом, но и вообще всеми благоразумными людьми: какая величественная осанка! Какой геройский вид! Какие прелестные глаза! Какие благородные приёмы!.. Ах! Вы достойны быть помещены в храм славы и любви и, верно, простите меня за прежнее невежество, проявленное от материнской любви к единственной и нежно любимой дочери!»
«Со всей охотой, сударыня!» — отвечал молодой человек и поцеловал теперь уже её руку, прося удостоить его позволения посещать их дом и обходиться с ним не как с посторонним, но как с другом их семейства.
Восхищённая Мария шепнула что-то на ухо своей дочери, и Анастасия удалилась.
«Верно, сударыня, — сказал Стефан, — вы почитаете неприличным прекраснейшей вашей дочери быть в обществе с незнакомым молодым человеком и чрез сие лишаете как меня, так и самих себя удовольствия ее видеть: если я здесь лишний, сию же минуту оставлю вас в покое!»
«Ах, помилуйте, помилуйте! — отвечала Мария. — Мы очень рады, что видим у себя в доме сына благодетеля нашего, сына, достойного всех почестей и славы! Успокойтесь! Я сказала дочери, чтоб она переменила платье, ибо на ней надета утренняя одежда, а это платье не годится при постороннем человеке».
«А мне кажется, сударыня, — возразил Стефан, — что сия одежда более делает прелестною девицу, ибо ближе к натуре и не принуждена. Если б я когда-нибудь вздумал жениться, — продолжал он, — то никогда бы не позволил жене моей заключать в тесные пределы стройную и природную свою талию, разве только в таком случае, когда б дражайшая моя половина была так толста, как ваша приходская попадья».
«Однако ж вы здесь, верно, не новичок и не последний насмешник? — сказала незнакомцу Мария с улыбкой. — И хотя слова ваши очень справедливы, но должно остерегаться делать насмешки над почтенными и теми, кто старше себя, людьми».
«Извините меня, сударыня, за это неуместное сравнение, — отвечал незнакомец, — я впредь исполню ваши приказания и буду остерегаться сего порока!»
Произнеся сии слова, он поцеловал ещё руку Марии, совершенно им обворожённой; но имея другую цель, ибо знал, что от приобретения благорасположения Марии зависело его счастье, надежды и исполнение всех намерений и планов.
«Однако ж, молодой человек, — сказал Владимир, поглаживая свою плешивую голову, — мне что-то становится забавно, ибо бы мою старуху совсем сведёте с ума, которого у неё и так мало, а чувств для надуманных затей так много, так много, что и на возу не увезёшь!»
«Не сойди-ка сам скорей с ума, плешивая обезьяна! — закричала Мария, нахмурив брови и побледнев, как смерть. — У тебя что ли стану я занимать ум, которого никогда и в мозгу твоём не водилось? Ты только знаешь счёт да выкладки, а более ни аза в глаза!»
«А ты? — отвечал с усмешкой Владимир. — Вязать чулки, ставить заплатки да волочиться за молодёжью, которая от тебя начинает бегать, как скоро посмотрит тебе в зубы и увидит, что пятидесятая трава видна на оных!»
«Ах ты, старый чё… Чё… Чё!» — сказала озлобленная Мария, но не смела докончить столь жестокой брани на своего мужа, который, захохотав, вскричал:
«Докончи, пожалуй, докончи, а то непонятно, что ты мелешь, беззубая хрычовка!»
«Ну, так изволь же, старый…рт….. рт… рт», — сказала ещё более раздосадованная Мария.
«Вот я теперь понимаю, что ты хотела сказать: «чёрт!» — возразил Владимир. — Теперь прошу посудить об её уме, государь мой! Можно ли человека, ещё и того важнее, своего мужа, назвать чёртом! Какие же примеры должна столь безумная мать внушать своей дочери? Боже, Боже мой! Я сам опасаюсь за бедную Анастасию. И какого же мне жить с такою жёнушкою десятка три лет? Ведь это ужасно!.. Ах! Сколько я перетерпел от неё горестей, брани, а иногда и толчков! Вы думаете, сударь, что я от природы плешив? Нет, вы ошибаетесь: это она мне выдрала волосы, когда я, бывало, стану увещевать её плетью, что б она меньше скалила зубы с молодыми мужчинами и не бесчестила меня, и вот тогда она вцеплялась в мои кудрявые волосы, как кошка в крысу, и два человека насилу могли высвободить мои волосы из её рук! Но Бог с ней, я давно ей это простил, ибо за этот проступок её так простегал, что она после сего сделалась шёлковой. Ну, вот теперь явилась новая беда: она вас полюбила и будет вами бредить день и ночь, бросит свои святцы, очки, чулки и латание заплаток, и вы всему этому будете виною!»
