Предыстория беларусов с древнейших времен до XIІI века. - [186]

В любом случае, говорить о существовании «генетического барьера», об «отрицательной комплементарности», основываясь на препарированной надлежащим образом социобиологии и жонглируя релевантностью фактов, явно не приходится.

А вот констатированная многими исследователями консервативность генофонда беларусов очень сильно ограничивает круг возможных этногенетических моделей, почти целиком исключая из него крайние миграционистские концепции. Говорить о «массовых» или «могучих» миграциях славян на нашу этническую территорию — значит становиться на скользкий путь искажения исторической истины, сознательно или несознательно делать свою науку служанкой идеологии (господствующей, либо с претензиями на господство).

5. Презумпция автохтонности

Впрочем, пространство, на котором происходил этногенез беларусов, выделяется еще одной яркой консервативной чертой: устойчивостью лингво-культурных ареалов. На нее обратили внимание В. Булкин и А. Герд.

В частности, А. Герд, пытаясь проследить истоки множества наблюдаемых ныне специфических явлений в «днепро-двинской диалектной зоне», пришел к очень интересным выводам:

1) зона эта представляет достаточно цельный историко-культурный тип;

2) эта цельность просматривается в культурной преемственности обитателей упомянутого края, начиная как минимум с III тыс. до н. э.

Схожие выводы были сделаны этими учеными применительно и к другим историко-этнографическим регионам Беларуси.

Несмотря на то, что некоторые из сравнений и доводов требуют верификации и дополнительного обоснования, вообще такой подход представляется достойным внимания, ведь «каким бы редким ни был такой случай», «а именно пространственное совпадение пучков изоглосс с археологическими и историко-этнографическими границами», «он позволяет открыть некоторые перспективы междисциплинарной кооперации». Свое совместное исследование В. Булкин и А. Герд завершают словами Н. Толстого:

«Подобные совпадения не могут быть игнорированы и остаются научным фактом, требующим своего толкования, а не скептического отношения» (24).

Понятно, что в таком случае автохтонистские концепции будут иметь ощутимый перевес над миграционистскими. Именно в связи с этим нами в свое время был предложен методологический принцип «презумпции автохтонности» (согласно которому явление должно рассматриваться как местное по происхождению, пока обратное не будет убедительно доказано), а также корригирующий принцип «деконструкции традиции». Последний берется на вооружение всякий раз, когда возникает непреодолимый разрыв между наличным состоянием культуры и культурными ожиданиями или чаяниями лица. Он всегда обращен к первоистокам, первоначалам и имеет интенцию очищения их от «мусора истории» и воссоздания их предвечной чистоты. Реконструированные первоистоки далее проецируются на будущее в качестве не просто возможного, но желанного и ожидаемого будущего.

На основе этих трех моментов: — 1) рефлексии наличного культурного разрыва (или разрывов); 2) обращения к первоистокам; 3) проекции изначального состояния на желанное будущее — складывается любая деконструктивистская стратегия как методологически оправданная позиция при работе с историческим материалом. В этом смысл той деконструкции беларуского этногенеза, который резюмируется формулой «беларусы — это славяноязычные балты».

Но при отмеченной консервативности генетической памяти беларусов мы вправе ожидать не меньшей консервативности и в отношении культурной памяти. А она не последний арбитр в вопросах этнического прошлого. Верно утверждает О. Трубачев:

«Может быть, какие-то примеры «мифо-поэтической» памяти и имеют относительно краткую длительность, но вряд ли необходимо распространять это на все виды народной памяти, ибо таким образом преуменьшается феномен воссоздания памяти, с которым надо особенно считаться, если речь идет об этнической памяти как компоненте этнического самосознания, в данном случае — о памяти общего этнического прошлого» (25);

«Не следует недооценивать ни глубину памяти языка и народной традиции, ни — сообразно — важности события (в данном случае — …завоевания чужой страны, переселения в чужие земли). До нас дошла память этноса и языка об арийском разделе на иранцев и индоарийцев (не позже II тыс. до н. э.). (…) Значительные события (крупнейшие войны, природные катаклизмы) помнятся чрезвычайно долго» (26).

Тем более, писал Ю. Лотман, что в качестве эффективного механизма коллективной памяти, особенно в так называемых «устных» культурах, выступает сама культура и наличные в ней семиотические механизмы, которые гарантируют устойчивость культуры во времени — преемственность традиции.

Такое чрезвычайное событие, как массовое снятие с обжитых мест и переселение за сотни и тысячи километров в иноэтническое окружение, должно было бы иметь очень важную причину и не могло не оставить никаких следов в народной памяти. Их невозможно выявить в богатом фольклорном наследии беларусов по той простой причине, что таковых нет. Это могло бы насторожить, ведь в других отношениях беларуская устная культура демонстрирует завидный консерватизм, что не раз отмечали исследователи. Так, В. Иванов и В. Топоров едва ли не одни из первых подметили особое значение беларуского материала для индоевропеистики. Еще пару десятилетий тому назад они писали: