Предшественница - [76]

Я сказал Марку, что удалил код, когда выехал, говорит он. Но я его не удалял. А потом я воспользовался им, чтобы взломать систему. Это было просто. Ребенок бы справился.

А, говорю я. Что еще сказать, я не знаю.

Я был наверху, говорит он. На чердаке. Я иногда прихожу, когда ты спишь, и ночую там. Поближе к тебе.

Вдруг он показывает на мое горло, и я отступаю в испуге. Это он тебе это ожерелье подарил, да? Эдвард.

Да. Саймон, тебе надо уйти. Я кое-кого жду.

Я знаю. Саймон достает незнакомый мне телефон. Эдварда Монкфорда. Но он не придет. Я написал это сообщение.

Что? недоуменно говорю я.

На прошлой неделе, ночью, я взял твой телефон и записал этот номер в записную книжку под его именем, говорит он едва ли не с гордостью. Поэтому, когда я пишу тебе сообщения, они приходят вроде как от него. Сообщения я, разумеется, удалил. А телефон – с предоплаченной симкой, поэтому отследить его нельзя.

Но… почему?

Почему? повторяет он. Почему? Я сам все время задаю себе этот вопрос, Эм. Почему Монкфорд? Почему Сол? Почему они? Ведь никто из них не любил тебя так, как я. И ты меня любила. Я знаю. Мы были счастливы.

Нет. Нет, Саймон, говорю я как могу твердо. Ты все не так понял. Мы с тобой не могли быть счастливы, разве что недолго. Я тебе не гожусь. Тебе нужен кто-то милый. добрый. Не такой, как я.

Не говори так, Эм. Теперь по его щекам катятся слезы. Не надо, повторяет он. Я тебе не позволю.

Я пытаюсь взять ситуацию под контроль. Уходи, Саймон. Сейчас же. Иначе я вызову полицию.

Он качает головой. Я не могу, Эм. Не могу.

Чего не можешь?

Не могу тебя отпустить, шепчет он. Не могу потерять тебя. Не могу, чтобы ты хотела их, а не меня.

Он смотрит на меня со странным, отчаянным выражением на лице, и я понимаю, что он готовится сделать что-то ужасное. Я бросаюсь вперед, пытаюсь проскользнуть мимо него. Он хватает меня за руку, но его пальцы смыкаются на браслете, тот снимается, и я свободна. Но он преграждает мне путь, скребет мне по горлу, по ожерелью. Оно рвется, жемчужины градом скачут по полу ванной. Он хватает меня за шею, притягивает к себе спиной, вытаскивает из ванной, словно спасатель в бассейне. Я окоченела от страха и ничего не могу сделать; он тащит меня к лестнице.

Саймон, пытаюсь сказать я, но его рука слишком крепко сжимает мое горло. А потом мы оказываемся на верхней ступени и он разворачивает меня; я смотрю вниз, в пустоту. Я люблю тебя, Эм, говорит он мне на ухо. Я люблю тебя. Но он говорит это с какой-то яростью, словно под люблю подразумевает ненавижу, и когда он одновременно целует меня и толкает, я понимаю, что он делает это намеренно, что он хочет, чтобы я умерла. Потом я кубарем лечу вниз, бьюсь головой о камень, ступень за ступенью, боль и паника колотят все мое набирающее скорость тело. На полпути я срываюсь с лестницы, и наступает миг блаженного облегчения, смешанного с ужасом, а потом бледный пол взмывает мне навстречу и моя голова разбивается.

Сейчас: Джейн

Я звоню Саймону.

– Не в моих правилах приглашать малознакомых мужчин на ужин, – говорю я. – Но если вы говорили всерьез, то я буду рада компании.

– Разумеется. Мне что-нибудь принести?

– Ну, в доме совсем нет вина. Сама я пить не буду, но вы можете взять себе. Зато есть стейки. Не какая-нибудь магазинная дрянь, а из одной стильной мясной лавки на Хай-стрит. Предупреждаю, опоздаете – съем и свой, и ваш. Аппетит у меня сейчас зверский.

– Отлично. – Голос у него веселый. – Буду к семи. Обещаю на этот раз не рассуждать о том, что Монкфорд убил мою девушку, хорошо?

– Спасибо. – Я сама собиралась предложить не говорить сегодня об Эмме с Эдвардом – мне и без того страшновато, но не знала, как это потактичнее сделать. Я начинаю понимать, что Саймон – очень внимательный человек. Я вспоминаю, что сказала Миа. Лучше кто-нибудь в таком духе, чем твой безумный архитектор.

Я гоню эту мысль. Даже не будь я толстой и беременной от другого мужчины, это было бы невозможно.

Открыв ему дверь два часа спустя, я вижу, что он пришел не только с вином, но и с цветами.

– Это вам, – говорит он, вручая мне букет. – Я все жалел, что в нашу первую встречу был с вами так груб.

Он целует меня в щеку – чуть более долгим поцелуем, чем нужно. Я ему нравлюсь, я в этом уверена. Но я не думаю, что он когда-нибудь понравится мне. Что бы ни говорила Миа.

– Очень красивые, – говорю я, неся цветы к мойке. – Поставлю в воду.

– А я открою вот это. Это «Пино Гриджо» – любимый сорт Эммы. Точно не хотите немного? Я посмотрел в Интернете: считается, что на четвертом месяце глоточек алкоголя можно.

– Может, попозже. А вы не стесняйтесь. – Я несу цветы в вазу и ставлю ее на стол.

– Эм, а где штопор? – спрашивает он через плечо.

– В шкафчике. Справа. – Тут до меня доходит: – Вы назвали меня Эм?

– Правда? – смеется он. – Простите… Наверное, дело в том, что это такая привычная ситуация – я тут с вами, открываю бутылку. Ну, понятно, не с вами. С ней. А теперь с вами. Больше не буду, честно. Так, где тут у вас бокалы?

Тогда: Эмма

Сейчас: Джейн

Странно готовить стейки для мужчины, любого мужчины, в доме на Фолгейт-стрит. Эдвард никогда бы мне не позволил: он взял бы все под контроль, надел бы фартук, выбрал бы нужные сковородки, масла и приборы, попутно рассказывая о разных способах приготовления стейков в Тоскане или в Токио. Саймон же довольствуется наблюдением за мной и разговорами – о рынке недвижимости, о том, где искать недорогое жилье, о квартире, которую он сейчас снимает. – Когда отсюда съезжаешь, одна из радостей – что больше не надо думать об этих кретинских правилах, – замечает он, когда я машинально протираю сковородку и убираю ее перед тем, как сесть за стол. – И скоро уже не верится, что когда-то так жил.