Предки Питера Эзерли - [5]

Питер был вне себя от возмущения.

— Что случилось? — спросил он резко.

— Этот дурак хотел меня поцеловать! — сказала она просто. — И я — я дала волю рукам, совсем как мама!

И все-таки она бросила на брата один из тех робких, пугливых взглядов, которые он замечал и раньше, и стала что-то накручивать на палец с застенчиво-смущенным видом, который совсем не вязался с мужской независимостью ее тона.

— Ведь ты же могла его убить, — сердито бросил Питер.

— Может быть! Должна я была убить его, Питер? — спросила она беспокойно, но с той же обаятельной робкой улыбкой. Не будь она его сестра, он бы решил, что она прямо красавица.

— И без того, — сказал он порывисто, — ты устроила ужасный скандал.

— Ведь он не станет об этом говорить? — боязливо спросила Дженни, все еще продолжая крутить что-то вокруг пальца.

Брат ничего не ответил; может быть, этот адвокат и в самом деле любит ее и будет хранить тайну! Но Питер был раздражен, а в непрерывном движении ее пальцев было что-то маниакальное.

— Что это у тебя? — раздраженно спросил он.

Она со смехом встряхнула чем-то в воздухе.

— Только прядь его волос, — весело ответила она, — но я ее не отрезала!

— Брось это и поехали! — сказал он сердито.

Но она засунула белокурый локон за пояс и покачала головой. Питер двинулся в путь, а Дженни повернула свою лошадь и понеслась прочь, и только смеялась, видя, что он гонится за ней. Она ездила лучше, чем он, и легко ускользала, когда он подъезжал слишком близко. Так они въехали в город гораздо раньше своих спутников. Дженни намного обогнала брата: она уже успела слезть с лошади и с детским ликованием спрятала свой трофей, прежде чем Питер подъехал к дому.

Она была права, когда сказала, что ее злополучный кавалер не станет ни о чем рассказывать, и происшествие сошло за случайность. Но Питер не мог не замечать, что сестра в значительной степени разделяет его непопулярность. Почтенные дамы в Эзерли считали ее легкомысленной и назойливее, чем когда-либо припоминали дурные привычки ее матери. В том, что со временем она будет пить, они нисколько не сомневались. Ее манера танцевать считалась возмутительной по своей неограниченной свободе, а робкие девицы, у которых она отбила поклонников, считали ее необыкновенную выносливость чисто мужским качеством. Она, в свою очередь, относилась свысока к этим кисейным барышням и не скрывала своего презрения к их интересам. Она признавала только общество мужчин и обращалась с ними с бесстрашной и в то же время презрительной фамильярностью. Питер понял, что противиться сестре бесполезно; мисс Эзерли, казалось, не поощряла возобновление ухаживаний молодого адвоката, хотя было ясно, что он все еще увлечен; не стремилась она и привлекать внимание других. Ему надо уехать, и ее придется взять с собой. Правда, казалось нелепым, что тридцатилетней женщине с мужским характером нужен сопровождающий в лице брата одних с ней лет, но Питер хорошо знал это странное сочетание детского неведения с гордой независимостью амазонки. Он отдал необходимые распоряжения на время своего отсутствия, года на три-четыре, и уехал вместе с сестрой. Белокурый адвокат пришел в контору дилижансов проводить их. Питер не мог заметить даже намека на какую-то симпатию в непринужденном прощании Дженни с ее несчастным поклонником. В Нью-Йорке они, однако, решили, что Дженни останется у новых знакомых, с которыми они подружились в дороге, а если захочет, то сможет потом приехать в Европу и встретиться с братом в Лондоне.

Освободившись таким образом от сестры, Питер Эзерли из Эзерли начал заветные поиски других, более отдаленных родственников.

Питер Эзерли уже четыре месяца жил в Англии, но впервые он ясно осознал это однажды летом, когда его экипаж катился по прекрасной дороге от станции Нонингсби к Эшли Грейндж.

За эти четыре месяца он советовался со сведущими людьми, изучал архивы, заходил в Коллегию геральдии, писал письма и кое с кем подружился. Богатый американец, выясняющий свое генеалогическое древо, даже в те дни не был новинкой в Лондоне, но в поведении Питера было что-то оригинальное и наивное, а сам он был так не по-американски серьезен и сдержан, что возбуждал общий интерес. В нем узнавали иностранца, но его национальность повсюду вызывала сомнения. Вначале это его больно задевало, но постепенно он примирился с этим. Как раз к этому времени его английские знакомые отказались от своей сдержанности и осторожности перед еще более молчаливым меланхоликом-американцем и сами стали осыпать его вопросами. Теперь поиски родственников были восприняты как свидетельство его благородства. Предложения о помощи посыпались со всех сторон.

В этих условиях сэр Эдуард Эшли оказался в весьма затруднительном положении, когда однажды утром сидел со своим семейным поверенным в библиотеке Эшли Грейндж.

— Гм, и вы говорите, что его поиски не преследуют никакой иной цели? — спросил сэр Эдуард.

— Решительно никакой, — ответил поверенный, — он готов даже подписать отречение от любых прав, которые мог бы получить в результате своих поисков. Это совершенно исключительный случай — но он, по-видимому, человек богатый и вполне в состоянии удовлетворять свои невинные капризы.