Предки Питера Эзерли - [6]

— А вы в самом деле уверены, что он сын Филиппа?

— Совершенно. Это ясно из бумаг, которые он мне предъявил. Конечно, я ему сказал, что, даже если ему удастся установить законность брака его родителей, он не может ни на что рассчитывать в качестве ближайшего родственника, ибо у вас есть собственные дети. По-видимому, он это уже знал и подтвердил, что его единственное желание — самому узнать правду.

— Наверно, он хочет доказать свое родство с нами, чтобы получить доступ в общество.

— Не думаю, — сухо возразил поверенный. — Я предложил ему поговорить с вами, но он, кажется, считает, что в этом нет никакой необходимости, если я смогу дать ему нужные сведения.

— Ах, вот оно что! — быстро ответил сэр Эдуард. — Пригласим-ка мы его сюда. Леди Эзерли может даже позвать кое-кого из знакомых посмотреть на него. Он... Гм! Каков он из себя? Наверно, обыкновенный американец?

— Совсем нет! Типичный иностранец — смуглый и похож скорее на итальянца. Никакого сходства с мистером Филиппом, — сказал поверенный, взглянув на портрет белокурого ребенка, ласкающего борзую собаку под вязами Эшли-парка.

— А! Да, да! Вероятно, его мать была южная креолка или мулатка, — произнес сэр Эдуард со снисходительностью англичанина к причудам людей другой национальности. — Говорят, эти женщины довольно привлекательны.

— Думаю, что вы хорошо сделаете, если будете с ним вежливы, — заметил поверенный. — Он интересуется своим происхождением, он богат и, видимо, только тем и озабочен, чтобы поднять престиж своего рода. Вам надо познакомиться с ним. Теперь насчет этих закладных на Эпплби Фарм, если бы вы могли…

— Да, — прервал его сэр Эдуард, — мы пригласим его сюда, и вы тоже приходите.

Поверенный поклонился.

- Между прочим, — продолжал сэр Эдуард, — ведь там была еще девушка? По-моему, у него есть сестра.

— Да, но он оставил ее в Америке.

— Ну, что ж, очень хорошо! Да, конечно! Мы пригласив лорда Грейшота, сэра Роджера и старую леди Эвертон — она-то уж знает все про сэра Эшли и про его семью. Да, кстати, он молодой или пожилой?

— Ему лет тридцать, сэр Эдуард.

— Хорошо. Мы пригласим леди Элфриду из Тауэрса.

Знай Питер обо всех этих приготовлениях, он, вероятно, сразу же после посещения старой церкви в Эшли-парке (ему сказали, что здесь покоятся его предки) вернулся бы назад в Нонингсби. Эти четыре месяца приучили его к мысли, что он иностранец и не имеет ничего общего со всем здешним. Он мог заметить некоторое сходство в обычаях и привычках этих людей и тех, которых он знал на Западе и на берегу Атлантического океана, но не с собой. Он полагал, что испытает прилив родственных чувств, а ощущал себя еще более чужим, чем на Западе. Он принял приглашение ныне здравствующего Эзерли ради Эзерли, давно умерших и забытых. Когда среди зелени парка выросло большое увитое плющом четырехугольное каменное здание, Питер с тоской обратил свой взор на квадратную башенку, которая выглядывала из гущи придорожных тисов. Когда экипаж подкатил к резной арке, под которой прошло не одно поколение рода Эзерли, Питер не мог поверить, чтобы кто-нибудь из его родных проходил здесь раньше. Вступив в этот огромный дом, он почувствовал себя пленником. Он долго блуждал по длинным коридорам, пока добрался до своей комнаты. Даже величественные деревья за окнами казались ему совсем не похожими на те, которые он видел раньше.

Нет сомнения в том, что Питер удивил всех в Эшли Грейндж не только своим необычным родством, но и своей поразительной личностью. И хозяева и гости были очарованы и открыто выражали свое восхищение. Самая его оригинальность, не допускавшая сравнений с каким-либо английским или американским образцом совершенств, вселяла в них приятную уверенность в том, что их восхищение вполне обосновано. Его сдержанность, серьезность, простота, совсем не похожая на их собственную и чем-то напоминавшая тонкую лесть, — все это говорило в его пользу. Помогала ему и наивная откровенность в вопросе о его положении в семье; она проявилась в немногих словах приветствия сэру Эшли и в непринужденных признаниях о днях его безвестной юности, прежней бедности и нынешнем богатстве. Он ничем не хвастался; он ничем не смущался. Впервые в жизни он находился в обществе таких знатных, титулованных людей; чужой, он и виду не подавал, что чувствует себя чужим. Впервые он был окружен вещами, которых не мог бы купить ценою всего своего состояния, и проявлял к ним самое безошибочное равнодушие — равнодушие темперамента. Дамы соперничали друг с другом в попытках расшевелить этого бесчувственного человека, неуязвимого ни для каких соблазнов. Они следовали за ним повсюду, заглядывали в его темные меланхолические глаза. «Невозможно, — удивлялись они, — чтобы он всегда так великолепно разыгрывал роль». Взгляд, улыбка, порыв искреннего доверия, обращение, как бы невзначай, к его рыцарским чувствам еще застанет его врасплох. Однако первое чувство, которое испытывали присутствующие при виде этих меланхолических глаз, равнодушно созерцавших сокровища Эшли Грейндж и пышное довольство гостей, было удивление. Леди Элфрида, которая вместе со всеми откровенно восхищалась Питером, чувствовала к нему легкую ненависть — первый шаг на пути к более сильному чувству.