Любишь ли ты завод, Борис? Любишь ли ты этот цех, тяжелую химию? Как сказал Коля: если начинаешь творить — любишь?
— Не знаю, — вздыхаешь ты. — Не знаю, не знаю.
Наверное, рано говорить «люблю». Люблю, ухмыляешься ты, в обнимку неся с улицы здоровенные бутыли. Люблю до потери сознания, видишь? Просто жить не могу без этих ненаглядных тяжестей. Смотри, как я крепко их обнимаю!
Борис об этом никогда и никому не расскажет. Да и как об этом рассказать? Что, собственно, произошло, что случилось? Ничего. Ну, были в гостях у хорошего человека, немножко удивились. Чему удивились? Рассказать об этом немыслимо. А не думать об этом почти невозможно. И вспоминает Борис об этом уже который день.
Сидели с Ваней у Курдюмова в ячейке, зашел Дронов и сказал: «Хватит вам, ребята, решать вопросы и преть, идемте-ка лучше ко мне в гости». Борис и Ваня разинули рты: пока еще никто из заводских не звал их в гости. И главное совсем не в том: Дронов был какой-то необычный сегодня, веселый, радостный, весь будто светится.
— Что глазеете? Пойдемте, я вас с женой познакомлю, а она вас пирогами и ватрушками угостит, большая она у меня мастерица насчет ватрушек и тому подобного. По стопке рванем, как и положено. Свадьбу-женитьбу мою отметим и Борькину рационализацию спрыснем.
Дронов подмигнул ребятам, здорово у него это получалось — весело и задорно. Коля Курдюмов пальцем у него перед носом поводил.
— Ты мне юношей не развращай. Ватрушки подойдут, и жену твою могут поприветствовать, а стопку долой.
— Какой же в стопке разврат? — удивился Дронов. — Они уже взрослые. Рабочий народ малую выпивку вполне допускает. Правда? — Дронов хлопнул Ваню по спине и опять подмигнул.
— По маленькой допустимо, — важно решил Ваня, не глядя на Курдюмова.
Словом, очутились вы, Борис, у Дронова в гостях. Жил он недалеко от завода, на Красносельской, в деревянном доме на втором этаже. Дроновы занимали небольшую комнату, очень нарядную, в светлых обоях и всю очень чистую — с белыми занавесками на окнах, белой скатертью на столе и белыми новенькими стульями («Сам сделал», — похвастался Дронов).
Жена у Дронова оказалась приветливая и веселая, все улыбалась, глядя на ребят. Дронов, очевидно, рассказывал ей про них. Были вкусные пироги с грибами (где она нашла грибы в такую пору?), еще пироги с капустой и яйцами и маленькие сладкие ватрушечки с изюмом (их можно было съесть по сотне штук, да постеснялись).
Несмотря на недовольные и назидательные взгляды Коли Курдюмова, ребята выпили раз-другой по рюмке водки. Все происходило так, как предсказывал Дронов. По ватрушкам и пирогам было ясно, что Дронов зазвал гостей не экспромтом, хозяйка заранее готовилась к их визиту.
Однако совсем в другом заключалась суть дела. Тебя и, кажется, Ваню изрядно удивили Дронов и его жена Маша, Марья Филипповна. Ты старался на них не смотреть, но ничего не смог сделать: и не глядя на них, ты все время неотступно за ними наблюдал.
Ну и что же такого особенного? Пришел в гости и, естественно, смотрел на хозяина и хозяйку, симпатичных добрых людей, разве запрещено смотреть на них?
Дронов был особенный, он был сама нежность, и это было непривычно. Видно, как радуется он, какой праздник у него в душе. «Вот что делает с человеком любовь! От любви человек делается лучше, умнее, красивее, — думаешь ты. — Смотри, какой он сейчас интересный, как говорят — в ударе, послушай, как забавно рассказывает и острит».
Как здорово, что Дронов, умный и добрый Дронов, способен становиться нежным и ласковым!..
Ты волнуешься и краснеешь, хорошо, никто не замечает. Снова пришла в голову мысль: «А могут быть у нас, у меня и Лены, вот такие отношения? Нет, нет, не могут! У нас совсем другое». И лучше об этом не думать, гнать надо из головы такие мысли. Тебя и без того мучают сны, от которых томительно и стыдно. Ты научился избавляться от этих мыслей работой. И спортом. Гирями, штангой, длительной зарядкой, хоккеем, боксом. Надо уставать до изнеможения, тогда сон приходит как тьма. Проваливаешься сразу, будто в колодец.
Правда, иногда и гири, зарядка, хоккей и бокс не помогают. Приходит вдруг кто-то жаркий и страстный — не Лена, нет, не Лена! — кто-то бесстыдный и неотразимый, от кого нет спасения, разве если удается проснуться с бешено бьющимся сердцем и пунцовыми щеками. Неужели и к Лене приходит такое, неужели и ее тревожит это? Нет, не может быть, не может быть! Ведь у нас с ней по-другому. «По-другому»! Откуда ты знаешь ее сны?
Безмолвный Ваня тоже все замечает, тоже смущается и тоже размышляет. Ему больше обычного нравится Дронов, ему нравится Маша.
Ваня вспоминает, как однажды Галя крепко прижалась к нему, — это было в кино, они опоздали на сеанс и стояли позади, среди других опоздавших. В другой раз она попросила взять ее под руку, и нечаянно он обжегся, коснувшись рукой ее груди. А на днях она вдруг обернулась к нему и ласково провела рукой по его лицу. Вот и все, что у них было, и он бережет это в памяти, вернее — в сердце. Ваня заставляет себя не думать о том, что было б, если б и у них с Галей были отношения, как у Дроновых.
