Предисловие к жизни - [16]

Не сразу, далеко не сразу появились у вас приемы, привычки. Руки спокойно и точно научились чередовать бесконечную цепь работы. Пришла сноровка, необходимая именно химику: не болтаться лишнее время у реакционных аппаратов, не глотать газа и вредных паров, чаще, как можно чаще продувать легкие воздухом возле вентиляторных отростков или у открытого окна, приобрести чутье, нюх на всевозможные опасности, ожоги, ушибы и отравления.

Забегая вперед, скажем: многому вы научились, очень многому. Только вот кажется, вы так и не научились находить время для отдыха. Его не было даже у опытного Дрожжина. Кстати, не потому ли ты и Ваня, как и Дрожжин, как и Дронов, никогда в жизни не курили? Не до курева было, наверное. К тому же перекур разрешали в одном-единственном месте — в особо изолированном, удаленном от цехов подвале. Заядлые курильщики и те реже устраивали перекур: пока дойдешь до «Камчатки», пропадает всякая охота курить.

5

Слово «курорт» вы теперь часто называли. При сдаче смены говорили: «Ну, твоя очередь на курорт». Что-нибудь не так в цехе: «Беда с этим курортом». Очередной ожог: «Пребывание на курорте заметно сказалось».

Метиловый эфир применяется в промышленности и незаменим при лечении суставного ревматизма. Дрожжин на себе испытал влияние эфира: рука перестала ныть с тех пор, как перешел в этот цех. Ты, Борис, решил лечить отцовский ревматизм метиловым эфиром собственного изготовления.

У вас самих ревматизма пока не замечалось и, судя но опыту Дрожжина, не могло быть в будущем: лекарство пропитало вас насквозь, продубило кожу и растворилось в крови. Резкий, тяжкий запах сделался вашим непременным спутником, вы теперь всюду носили с собой пахучую атмосферу, от которой — сколько вы ни пытались — никоим образом не удавалось избавиться ни многократным душем, ни жаркой баней, ни сменой белья и одежды.

Руки, ваши руки обезобразились. Пусть бы они были в кровавых мозолях, в ссадинах, в синяках. Но ординарные мозоли не могли идти ни в какое сравнение с тем, что сделала с руками химия. Кожа на ладонях, на пальцах стала темной, почти что черной, жесткой, громко шерстящей, если потереть руку об руку. И она потеряла однородный вид: в одном месте, обожженная парами дымящейся серной кислоты, метиловым эфиром или салицилкой, кожа слезла и наросла новая, розовая; в другом месте она пока только облупилась; а вот здесь образовалась вовсе непонятная наросль из нескольких слоев кожи.

Выкин из техники безопасности изредка напоминал — работать в резиновых или брезентовых рукавицах, напоминал неуверенно, больше для формы. Разве в рукавицах можно работать? Руки словно связаны веревкой. Вон Аркашка Фиалковский совершенно не снимает рукавиц, бережет руки, так от него работы и не жди. В цехе сублимации над ним все женщины смеются.

У химиков руки, видно, и должны быть такими, ничего не попишешь, приходится с этим мириться, как и с запахом, и стараться не обращать внимания. Беда в том, что за пределами завода другие сразу обращают внимание. В трамвае, в любом помещении, даже на улице руки и ваша пахучая атмосфера быстро становятся объектом наблюдения, сочувствия и чаще всего насмешек. В пору сидеть дома и никуда не ходить, будто не человек ты и тебе не хочется хоть немного развлечься. Тут еще у Бориса и Вани изменился цвет волос: они сделались желтыми. Стричься наголо жаль, и ходить с желтой башкой тоже радости мало. Пряхин утешил: нужно в цехе носить кепки, и натуральный цвет волос вернется месяца через три. Ничего себе!

Помнишь, Борис, ваши культпоходы в театр, в сад «Эрмитаж» или в парк культуры? Один раз вы нагрянули в кафе в Столешниковом переулке и ушли оскорбленные: вашу компанию высмеяли за аромат, люди кричали, что они из-за вас должны надеть противогазы, однако тогда невозможно есть пирожные.

А помнишь, как вы ходили на Утесова? Галя Терешатова, по обыкновению, достала через брата контрамарки, и вы обрадовались случаю собраться и побыть вместе (школа оставалась позади все дальше и дальше!). Сбор был возле кино «Уран» на Сретенке (почти все жили в районе Сретенки, Первой Мещанской и Трубной), и потом вы пешком перлись от Сухаревки по Садовой до самой Триумфальной площади. Кроме тебя и Лены были Аркадий с Мариной, Галя и, конечно, Ваня, Яшка Макарьев, Костя и Женя Каплин.

— Ребята, отец говорил: у них в Моссовете есть проект снести ко всем чертям Сухаревку, — сказал Костя, он все оглядывался на далеко видную розовую башню. Все обернулись и стали глазеть на башню. Сентябрьское закатное солнце устремило к ней свои тихие, нежаркие, ласковые лучи.

— Зачем сносить? Смотри, какая красивая!

— Мешает. Торчит, загораживает весь проезд, тут больше всего жертв уличного движения. И спекулянты вокруг башни не унимаются.

— Брось ты, Костя, нашу Сухаревку не снесут. Невозможно!

— Решат и снесут. Вон решили же вместо Симонова монастыря устроить Дворец культуры.

— Сравнил! Совсем другая опера: Дворец культуры вместо кошмарного очага мракобесия.

— Слушайте, граждане, забыла вам сказать: вчера я случайно видела на улице Рабиндраната Тагора. — Марина с торжеством оглядела товарищей. — Идет, представьте, маленький гном, сплошная белая борода. Рядом — красивенькая девушка, завернутая в простыню и босиком. Сзади, конечно, толпа.