Предисловие к жизни - [18]

Галя обернулась (она шла впереди) и пристально посмотрела на Туфлина:

— Знаешь, Костя, мне начинает казаться, что мы ушли из школы сто лет назад. Может быть, и лучше забыть ее побыстрей?

— Ну-ну… — неопределенно возразил Костя, согласившись в душе с Галей: новая страница закрыла прочитанную; надо ли возвращаться к прочитанному еще раз?

Галя добросовестно докладывала. Большинство наших из класса, конечно, прилипло к химии: кто на Дорогомиловском анилинокрасочном заводе закрепился, кто на Дербеневском, кто на заводе Карпова в Нижних Котлах. Саша Першин и Митя Гаврилов — на алкалоидном заводе.

Носатый Данька Филиппович устроился в какую-то химическую артель, делает жидкость, выводящую всевозможные пятна (мне подарил флакон), хвастается, что зарабатывает приличные деньги. Люся Баблюк — вы подумайте! — вышла замуж за тридцатилетнего старика, какой-то родственник ее, она еще в школе собиралась. Я ее встретила на улице, идет расфуфыренная! Учиться, говорит, не могу, работать не хочется.

— Ты тоже, Галочка? — кротко спрашивает Яшка.

— Что «тоже», Яков? — уточняет Галя. — Хочу ли я работать и учиться?

— Знаю, не хочешь. Я спрашиваю: тоже нашла себе какого-нибудь престарелого?

Яшка на всякий случай отодвигается от Вани, он знает! Ваня совершенно не переносит шуток относительно Гали. Ваня мрачен, он исподтишка смотрит на Галю, вернее — глаз с нее не сводит, она этот взгляд все время ощущает. Ваня думает: шла бы к нам на завод, болтаешься без дела. Галя неожиданно заявляет со вздохом:

— Придется идти на ваш завод, черти. Завидно, что вы вместе, вам интересно. Если б я контрамарками не соблазняла, забыли бы меня давно. Возьмете к себе, Ваня?

— Что ты спрашиваешь? Конечно. Жалеть не будешь. — Ваня покраснел от восторга.

Галя тряхнула прической и засмеялась:

— Вот и все, проблема решена. А то надоело, все спрашивают: «Ты где, ты куда, ты когда?» Пойду на завод, а то без Вани я не могу, заводские девчонки отобьют.

Она подхватывает Ваню под руку и влетает с ним в мюзик-холл: пришли.

Долго устраиваетесь с местами. И вообще-то с контрамарками трудно найти места, а вам ведь надо обязательно рядом сидеть. Галя распоряжается, шумит, меняется местами, пересаживает людей. В конце концов вы рассаживаетесь. Аркадий, как серьезный музыкант, высказывает что-то кислое по адресу Утесова. Он развлекает Марину, но Галя с ним не согласна, возражает и восхищается вслух:

Товарищ, товарищ, болять мои раны,

Болять мои раны в глыбоке…

Помнишь, Борис? Ты и Ваня (наверное, и остальные ребята) не знали, куда деваться. Запах завода, запах вашего прекрасного цеха притащился за вами в театр.

— Учуяли и регочут, жеребцы! — шепчет Ваня.

Да, соседи спереди и сзади, соседи справа и слева озираются и не могут понять: откуда так мощно понесло? Группка пижонов сзади сообразила, чей запах, зажимают носы, чихают, слышны привычные остроты насчет противогазов. Покраснев и напыжившись, ты держишь руки в карманах, стараясь их не обнаруживать. Сестра предлагала перчатки, однако глупо, парню сидеть в театре в дамских черных перчатках. Впрочем, руки можно прятать в карманах: потеют, но ничего. Что делать с проклятой пожелтевшей шевелюрой и, главное, с запахом, вернее — с этой вонищей? Скорее бы гасили свет и начинали концерт.

— Канарейки, — изощряются разодетые пижоны сзади по твоему и Ваниному адресу. — Канарейки форменные. Последняя мода, яркая охра. И пахнет невероятно, похоже, что в яму вылили цистерну одеколона. Амбре́! Падаю в обморок, браточки, делайте искусственное дыхание. Бедные барышни, как они терпят? Какие крепкие, железные барышни…

— Я сейчас выдам этим пижонам «амбре́», яркую охру и железных барышень, — свирепо шепчет Борис Ване. — Дам по разу каждому, и понадобится настоящее искусственное дыхание.

— Не смей, будет скандал, придется уходить, — отговаривает Ваня. — Не обращай внимания.

Самому Ване не очень-то удается «но обращать внимания». Галя гримасничает, морщит носик, отворачивается от Вани, смеется остротам пижонов и спрашивает у Марины:

— От меня тоже будет такой аромат?

Наконец свет гаснет, начинается концерт. Ты решаешь дать рукам отдых, вынимаешь их из карманов. Вдруг Лена овладевает твоей рукой. Ты в ужасе, пытаешься вырвать свою безобразную ручищу и чуть не кричишь, когда Лена прижимает черную, шершавую, пахучую и потную твою лапу к своей розовой, шелковой, пылающей щеке.

Одна заживаить, другая нарываить,

А третия открылася в боке.

Утесов поет негромким, глухим и приятным голосом знаменитую и смешную песню, его музыкальная банда грохает, лязгает и ухает, а ты, милый, их не слышишь, ты ловишь неслышные в адском шуме слова, слетающие с губ Лены:

— Я хочу, чтобы и у меня были руки, как у тебя. Я могу ради этого уйти из лаборатории в цех. Хочешь?

Ты возражаешь: в цех не нужно, что ты!..

Лена закрывает твой рот своей ладошкой. Дождавшись паузы — песня спета, — Лена оборачивается к насмешникам (они снова принялись за вас) и горячо, гневно отчитывает их:

— Вам не нравится запах? Уходите, если не нравится. Ишь, какие нежные! Мы химики, понимаете или нет, темные вы люди? Покажи им, Борис, руки, пусть полюбуются!