Предел тщетности - [68]

— Никитин аж впился глазами в экран, застыл, как мумия, даже про тлеющую сигарету забыл, а по окончание ролика сказал с возмущением — Ну е-мое, немцы все-таки бракоделы, давай отмотаем, я тебе покажу как хреново плитка в ванне положена.

Нет, я понимаю — смотреть на невзрачный интерьер квартиры, да еще на протяжении пяти сезонов, по двадцать серий в каждом, малоприятное удовольствие, можно и приукрасить, кто из нас приврать не любит, но не до такой же степени. Тогда уж не рисуйте его неподкупным, а мы по ходу пьесы сами разберемся.

* * *

Бессонов продолжал строчить, я попросил разрешения закурить, на что опять получил молчаливое одобрение в виде пододвинутой пепельницы. Закурив, я стал разглядывать кабинет, точнее комнату на три рабочих места. В отличие от стола советской эпохи, остальная обстановка представляла собой самый дешевый вариант офисной мебели, ядовито-коричневого цвета и никак не гармонировала с бледно-лиловыми стенами, хотя Варфаламею наверняка понравился бы такой окрас. Венцом эклектики были розовые жалюзи на окне. В общем небогато, но чисто. Закончив круговой осмотр комнаты, я уперся взглядом в лицо следователя, и оно мне показалось знакомым. Бессонов выглядел годов на тридцать или около того, светлые, пшеничного цвета волосы, спелым орехом лоб, лицо несколько полновато для его лет, глаз я не разглядел. Фигурой он напоминал бывшего спортсмена, бросившего тренировки, что надел на себя килограмм десять лишнего веса в награду за слабость — типичный облик манагера среднего звена. В общем ничего примечательного, чтобы составить психологический портрет человека, который будет тебя пытать, загоняя каверзные вопросы в уязвимые места свидетеля Никитина, по крайней мере так меня обозвали в повестке.

Бессонов наконец закончил писанину, захлопнул пухлую коричневую папку, положил в верхний ящик стола, а на смену ей достал другую, такого же цвета, но значительно тоньше, раскрыл, перелистывая страницы, нашел нужную и провел тыльной стороной ладони вдоль корешка, фиксируя.

— Приветствую вас, Василий Иванович, — любезным, но несколько дурашливым тоном поздоровался Бессонов.

— Взаимно, Сергей Поликарпович, — подражая его интонации, ответил я.

— Давайте так, сначала заполним шапку, так полагается, для порядка, потом задам вам пару — тройку обязательных вопросов под протокол, а затем мы просто побеседуем, согласны?

— А я могу отказаться?

— По первому и второму пункту — нет, а по поводу беседы — воля ваша, — спокойно ответил Поликарпыч и почти без паузы добавил. — Начнем.

Стали заполнять шапку протокола допроса свидетеля — Бессонов задавал вопросы, я отвечал, он записывал, при этом косил глазами вбок на лежавший рядом с папкой лист бумаги, словно проверяя, действительно ли я живу, там где сказал, и не обманул ли с отсутствием судимости. Когда добрались до номера паспорта, он попросил его свериться, списал данные, но документ обратно не вернул, будто бы по рассеянности положив на край стола, поближе к себе. При этом Бессонов мельком глянул в мою сторону, оценивая разделяющее нас пространство. Я невольно проделал те же расчеты и понял — даже в прыжке мне до паспорта не дотянуться. К тому же на траектории, разделяющей отчаянного прыгуна с заветной книжицей, находились лампа, стопка бумаг и графин с водой, которые я бы обязательно опрокинул, приди мне в голову такая шальная идея.

Закончив с шапкой, Бессонов скороговоркой разъяснил права и обязанности, попросил расписаться, что я и сделал, подойдя вплотную к столу, но и тут он о паспорте не вспомнил, хотя повод был отличный, тянуться через весь стол не надо, вот он я — кашляни посильнее, обрызгаешь слюной с ног до головы.

Казалось бы завершили с формальностями, но следователь снова взялся за ручку и писал пару минут, напоминая прилежного школяра, я заметил выступающий кончик языка под верхней губой. Наверняка педант. Это было пожалуй что плюсом, раз уж он так дотошно выполняет все формальности, следуя циркуляру, то в дурь не попрет, и паспорт на его столе лишь элемент психологического давления, следовательская фишка, не более того. Все имеет окончание, Бессонов положил ручку на стол, отправив ее, как я подозревал, в краткосрочный отдых, сложил руки, локтями облокотившись на стол, сцепил пальцы и прочитал вопрос.

— Гражданин Никитин, где вы были неделю назад, двенадцатого марта в одиннадцать часов утра?

— Двенадцатого марта в одиннадцать часов утра я был дома.

— Кто-нибудь может это подтвердить?

Только я собрался признать, что находился дома один и алиби на момент убийства Мишки у меня нет, как откуда-то сверху раздался знакомый голос.

— Ну, я, например, могу засвидетельствовать, что гражданин Никитин В. И. обретался весь день дома, а в печально упомянутые одиннадцать утра пил водку с чертом, находясь вдали от остывающего тела Кривулина на расстоянии 16 километров, 823 метров.

Я поднял голову по направлению звука и обнаружил зверушек сидящих на шкафу по левую руку от следователя. Черт и крыса расположились посередине, свесив ножки на дверцу, а гриф с важным видом стоял чуть поодаль. Одеты они были будто на парад, Варфаламей в черном фраке, белой манишке с цилиндром на голове, но в кедах, в руке он держал початую бутылку шампанского. Миниатюрная Дунька вырядилась в салатового цвета бальное платье с оборками, стиля 50-х годов прошлого века, в тон перчатки по локоть, шляпка с вуалью и туфли. Муха изумрудом сияла на груди. Несколько альтернативно выглядел гриф, на нем красовались алые футбольные трусы со значком Спартака, ноги были обуты в лакированные желтые полуботинки с тремя прорезями под когти, шея повязана зеленым бантом, на голове тирольская шляпа с длинным загнутым вороненым пером. Я еле сдержался, чтобы не захохотать.