Предел тщетности - [66]

— Увы, пока только со словарем, — вздохнула искренне крыса, — я больше по млекопитающим специализируюсь, Шарик перевел, как никак дальняя родственница отряда «твари крылатые».

Шарик при этих словах демонстративно повернул голову в сторону, будто речь шла о постороннем грифе, являя мне римский профиль стервятника, словно цезарь сошел с монетки и фотографируется на фоне стены.

Я посмотрел в угол комнаты, где в кресле, извернувшись калачиком, спал кот, ставший моим после смерти матери.

— А с котом поговорить сможешь? — подначил я Дуньку, собираясь поймать «на слабо».

— Запросто, — Евдокия пожала плечами, — только о чем? У нас с ним разные менталитеты. Если только о погоде?

— Спроси его, что он думает о Никитине, — не поворачивая головы, предложил гриф и добавил уже обращаясь ко мне, — Не боишься кошачью правду о себе узнать?

— Ничуть. Спрашивай.

Дунька что-то пискнула сквозь зубы и мой ленивый кот, обычно не реагирующий во время сна на какие-либо внешние раздражители вплоть до раскатов грома за окном — исключение составлял лишь звук чавкающей дверцы холодильника — вдруг проснулся и мурлыкнул в ответ. Крыса, словно поймала устойчивую связь, продолжила общение, перемежая попискивание с цоканьем и скрежетом зубов.

Кот выгнул спину, потянулся, и заорал в ответ длинной мартовской трелью, несмотря на кастрацию — вынеси его на балкон, сбежались бы все окрестные кошки. Они продолжали диспут минут пять — крыса вежливо и кратко вопрошала, кот отвечал разнузданно и длинно. Такие барышня и хулиган. Наконец представление закончилось.

— Никитин, тебе правду сказать, пощадить или польстить? — улыбнулась Дунька.

— Вываливай правду.

— Ты есть жлоб и дерьмо. Кот с грустью и отчаянием вспоминает свою прежнюю жизнь.

— А в щадящем режиме?

— Ты даже не подозреваешь, какой ты жлоб и дерьмо. Кот проклял тот день, когда попал в твою квартиру.

— А теперь польсти, чего уж.

— Тебе абсолютно наплевать, что ты жлоб и дерьмо, Кот ждет, не дождется, когда ты сдохнешь, — Евдокия стушевалась, прости мол, за что купила, за то и продаю, — Да. В качестве постскриптума — он напоследок добавил, что у тебя рожа мерина, которому копыта жмут.

Вот так — три ответа в разных режимах, но во всех трех обязательным условием присутствуют жлоб и дерьмо.

Мне почему-то казалось, что кот должен быть лучшего мнения обо мне, — несмотря на полугодичное пьянство, я никогда не забывал подсыпать ему корм в миску, а уж регулярно пылесосить остатки еды в тарелках ему вообще никто не запрещал. Видимо, наши взгляды на сложившиеся волей судьбы отношения после смерти матушки, различались коренным образом. И с мерином он необъективен и явно переборщил. Я, к слову, по поводу его ублюдочной хари ни разу не прошелся вслух, не унизил правдой человеческой.

Откровения кота неприятно резанули слух, но не испортили общего утреннего подъема, полета души над мрачной бездной. Я посмотрел на соратников — черт ухмылялся, Дунька, склонив голову, рассматривала муху, застывшую сизым украшением на отвороте красного жакета, гриф смотрел в окно, казалось, не проявляя интереса к происходящему, но им меня было не обмануть — они терпеливо ждали какого-то знака со стороны сидящего в кресле человека. Ну что ж, чего тянуть кота за хвост.

— Спешу сообщить вам, что моя литературная карьера закончилась, не начавшись.

Они моментально встрепенулись, как от будильника над ухом, пришли в движение, из чего я заключил, что именно этих слов они и ждали.

— Это признание или покаяние? — тут же поинтересовался черт.

— Не понял.

— Это донос или явка с повинной? — деревянным тоном уточнил гриф, не поворачивая головы.

— Учитывая твой сегодняшний поход к следователю, вынужден признать, что формулировка Ширака, высказанная юридическими терминами, ближе к реалиям за окном. Хотя, в метафизическом значении вопрос подразумевает недвусмысленный выбор между гордыней и смирением, — завел привычную бодягу Варфаламей.

— Это констатация, не более того.

— Никитин ты мой! Констатация чего? — всплеснула руками крыса. Муха взлетела с отворота и, описав круг в воздухе, приземлилась в районе Дунькиного плеча.

— Сами знаете. Вы вчера не дали написать ни строчки, вклинившись нечистой силой в творческий процесс.

— Ты еще скажи, что твоей рукой водил дьявол, а мы посмеемся, — гриф наконец удостоил меня взглядом.

И они действительно засмеялись — то ли над шуткой грифа, то ли надо мной.

— Ладно. Сейчас посмотрим, чьими руками что водило.

Я потянулся мышкой к неназванному файлу, лежащему на рабочем столе, соратники же, влекомые неподдельным интересом, спрыгнули с принтера и упали солдатиками в ряд поперек монитора, свесив головы вниз на экран.

Открытый мною файл поражал снежной белизной. Недоуменными зрителями мы смотрели на чистый лист без текста, как на полотно картины Малевича, в которой неизвестный шутник стер черный квадрат.

Конечно, они в очередной раз провели меня, но я не собирался сдаваться — полез в ящик и достал вчерашний лист, отпечатанный на принтере. В общем-то чертовой троице ничего не стоило слизнуть лиловые буквы и с не виртуального листа, но они по каким-то причинам забыли это сделать. Я предъявил вчерашние экзерсисы сломанного принтера сотоварищам.