Предел тщетности - [44]

— А также безкайфовым и беспонтовым, — подсказал гриф, как бы уточняя, растягивая при этом слога, явно наслаждаясь произносимым.

— Не скажи, прогресс все-таки есть. Тот же Петр прорубил окно в Европу, — возразила Евдокия почему-то не мне, а, ухмыльнувшемуся при упоминании «о прогрессе», Варфаламею.

— Кстати, это тоже чисто русская черта, рубить не дверь, через которую можно спокойно пройти, как следовало бы по здравому разумению, а окно. Да и оконце получилось так себе, не пластиковое трехстворчатое с балконом и видом на море, а кривое, с косыми наличниками. Не окно, а фрамуга узкая, чуть больше форточки, лаз, одним словом. Вот и шастаем мы с тех пор по Европам, как ворье, с трудом протискивая зад, который у нас всегда шире плеч, да швыряем мешки с награбленным туда-сюда. В основном, конечно, туда, а в Европе по мелочи тырим, как шантрапа.

А Моисеи наши доморощенные все норовят либо лаз заколотить, либо Карацупу с волкодавом рядом поставить, дабы мы не отвлекались от чрезвычайно важного хождения по пустыне, будь она неладна. Мне, как строителю по специальности, вечный нулевой цикл просто осточертел.

— Что-то ты, Никитин, сегодня в миноре, — поставила диагноз сердобольная крыса.

— Ему за державу обидно, — в голосе грифа не угадывалось и нотки сочувствия.

— А не хрен меня библейскими баснями кормить, приводя их в качестве аргумента. Может у Моисея все кончилось землями с медом и молоком, только мы-то топчемся по кругу, посему одна грязь и слякоть кругом.

Жизнь у меня одна и на сорок лет я не загадываю даже в безумном оптимизме. Впрочем, по Варфаламеевым записям мне тринадцать дней осталось небо коптить, а потом вуаля.

* * *

— Не факт, — возразил черт, достал рукописный фолиант из кармана, полистал страницы, найдя искомую, развернул книжицу каракулями ко мне, — смотри…

— На что смотреть, — перебил я Варфаламея, — тут нужен зоркий сокол, чтобы микроскопические буквы читать.

— Пожалуйста, — охотно согласился черт, щелкнул пальцами свободной руки, и тетрадка увеличилась в размерах, будто клацнули мышкой плюсик на мониторе, — внимательно смотри.

Но не успел я даже прочитать и пары строк, как гриф, завернув басовым ключом шею, наклонился над тетрадкой, разинув клюв, мазнул языком низ страницы, где, по всей видимости, располагалась дата моей смерти. Язык у Ширака оказался не раздвоенный, змеиный, как я предполагал, а широкий, лопатой, шершавый, как у кота, меня даже передернуло от звука, скрежет стоял, словно тупым напильником провели по кромке стекла. На месте последних трех абзацев сияла мокрая белизна, гриф слизнул их к чертовой бабушке, если она у черта, конечно, существует.

— Фокусники, мать вашу, Гудини и компания. Только в чем вы меня пытаетесь убедить? Что можете одним мазком шершавого жала изменить мою жизнь? Спешу вам доложить — эффектно, но не впечатляет.

— Why not? — спокойно поинтересовался черт. Варфаламей, откинулся на спинку дивана стоящего на полке, закурил, прищурился, чернота его глаз с жемчужным отливом отдавала холодом. Всегда ироничная лиловая рожа супостата стала серьезной, застыла в ожидании ответа неподвижно, как гипсовая маска с лица покойника. Настроение черта, по эстафете передалось компаньонам. Гриф нахохлился, витиеватым иероглифом приоткрыв крылья, смотрел на меня немигающим оком, напоминая усеченный российский герб с одной орлиной башкой, а Дунька, сидя на принтере, схватилась обеими лапами за держатель для бумаги в ожидании того, что я сейчас скажу такое, от чего она тотчас же рухнет вниз, сраженная замертво. Усы ее блестели, словно покрытые инеем провода.

— Конкретизируй, — выдавила из себя Евдокия.

— С превеликим удовольствием, — охотно согласился я. Возможно, такое поведение слегка отдавало безрассудством, но отчаяние висельника целиком овладело мной. Я ощутил небывалую свободу приговоренного к смерти. Мне теперь дозволено нести все, что в голову взбредет. Хуже-то уже не будет, по любому.

— А вот помнишь, — сказал я, обращаясь к черту, — как ты по поводу Мишкиной смерти оправдывался?

— Врешь, малохольный, не было такого, — влезла, очнувшись, Дунька. — Варик констатировал, всего-то и делов.

— Помолчи Дуняшка, — перебил ее черт, не спуская с меня глаз. — Продолжай, любезный.

Ледяное спокойствие черта, казалось, не предвещало ничего хорошего, но я себя поймал на мысли, что углядел-таки еле заметный изъян в том представлении, которое они устроили на пару с грифом минуту назад. Отступать некуда, на весах моя жизнь, если уже все решено и непоправимо, так хоть оторвусь напоследок. А если не решено?

Я впервые подумал, что плохо быть атеистом — в неверии есть не только хладнокровная трезвость неизбежности небытия, но и ущербное сомнение в существовании чуда. Меня никогда не занимали свидетельства о НЛО, начавшиеся появляться еще при советской власти, в конце семидесятых, не поразил документальный фильм «Воспоминание о будущем», вышедший на экраны приблизительно в то же время. Снежного человека я считал плодом больного воображения психически неуравновешенных индивидов, желающих внимания и славы. Не ставил заряжать воду перед телевизором, относя Чумака к откровенным прохиндеям на пару с Кашпировским от бычьего взгляда которого у впечатлительных людей, преимущественно женщин, исчезали спайки. Когда же с экранов телевизоровобильно повалило магическое фуфло, я просто перестал даже спорить на эту тему с некоторыми знакомыми, не желая портить отношения из-за пустяков, внутренне считая вопрос для себя закрытым раз и навсегда. Хотя и не осуждал фанатичных поклонников того или иного модного течения — в конце концов каждый развлекается, как может.