Предчувствие - [22]

Эпизод шестой, мы наполним его всевозможными странностями

Когда-нибудь буря стихнет. Петр обнаружит себя вконец заблудившимся в бесконечном полумраке, окруженным наглухо запертыми дверями. Ни пассажиров, ни проводников – все попрячутся, словно после объявления комендантского часа. Неужели он будет единственным ослушником? Или единственным уцелевшим? Вдруг никого из них к этому времени уже не будет в живых? Или Петр окажется последним человеком на опустевшей планете, готовым лицом к лицу встретить конец света? В поезде, уносящемся в пурпур темноты? Нет, слишком изнуренный бессмысленными догадками, он станет гнать от себя эти буффонадные мысли. Изможденный, бледный от усталости, он привалится спиной к дрожащей стене, и только ужас и холод (плюс стоячее положение) помешают ему заснуть. Странный, если приглядеться, слишком даже странный вагон – в нем не обнаружится откидных сидений под окнами, а за стеклами по-прежнему будет царить мрак, способный породить уверенность в том, что снаружи все окна закрыты плотными ставнями. Но с какой целью? И главное – кем?.. Вдруг в дымящейся черноте он различит чей-то парадоксальный силуэт. Да, некто направится в его сторону. Еще один выживший? Или враг? Или кто? Какая отчаянная, безумная минута. Какие рискованные вопросы. Конечно, мы не станем на них отвечать.

Впрочем, свеча в руке сделает возможным описание внешности ее таинственного обладателя. Скорее же расскажем о непостижимом незнакомце. Благодаря черному одеянию он будет почти незаметен в темноте. Длинный плащ, широкополая шляпа, кожаные перчатки, темные очки, покоящиеся на исключительно длинном (не накладном ли?) носу[10]. Уже через миг некто окажется рядом с Петром, похлопает бедолагу по плечу и предложит следовать за ним. Исключительно подозрительный и неблагонадежный тип (ладно шляпа, но зачем еще и солнцезащитное пенсне?), однако Петр отчего-то (из-за неимоверной усталости? одичалости? непредсказуемого характера?) доверится пижону. С трудом понимая даже, в какую сторону (из двух имеющихся) они решат пойти, бедолага поплетется за неизвестным, мечтая лишь об одном – возможности уснуть (вероятно, придется склониться к версии об излишней утомленности нашего героя). Путь покажется ему таким длинным, что в какой-то момент Петр решит, что проводник слеп (кстати, недурное объяснение и для темных очков!), что он в плену у полоумного калеки, что теперь его положение можно назвать еще более издевательским, но наконец (стерпим еще несколько придаточных предложений), аккурат в тот момент, когда огонек тонкого фитиля померкнет, они откроют последнюю дверь и войдут в сумеречный, но все же не столь беспроглядный коридор, поражающий множеством арок и колонн, или же (незрячий?!) поводырь, чтобы усилить эффект, сам тайком задует свечу, предоставив закрепленным в стенах лампадкам возможность удлинять тонкие, плакучие тени внезапных путников, которые почем зря продолжат плясать на стенах, словно щупальца спрутов (зловещий свет будет вовсю отражаться в очках незнакомца). Позднее Петр попытается разобраться в отсутствии удивления в отношении этой неуместно помпезной обстановки, но пока что продолжит принимать все как данность.

Проследуем за ними.

Незнакомец отопрет обрамленную темными рустами дверь и впустит Петра внутрь просторной комнаты, предложив присесть на укрытый муаровым покрывалом диван неподалеку от камина. Да-да – камин, теперь уже нет смысла ничему изумляться! Отблески очага и несколько свечей на широких полках составят все освещение уютной гостиной. Поначалу нашему герою захочется не отрывать глаз от огня. Но вот с кресла неподалеку привстанет длинноволосая дама. Ее платье, поблескивающее темным, успокаивающим свечением, и едва слышное постукивание каблуков окажут на Петра гипнотизирующее влияние. Он с трудом расслышит фразы, произносимые слепцом, разве что отдельные слова, почти выстраивающиеся в смысловой ряд («спать», «коньяк», «буря», «беженец»[11]). Закончив свои рассуждения, поводырь покинет залу, а дама действительно предложит Петру бокал великолепного бренди и даже успеет рассказать что-то о достоинствах здешней библиотеки, указав на стоящие в глубине гостиной высокие книжные шкафы. За мерцанием стекол Петр разглядит кожаные переплеты; собрания сочинений, промелькнет в его голове смутная полумысль (впрочем, он узнает тома Августина, Аристотеля, Бергсона, Гуссерля, Канта, Ницше и, конечно, Хайдеггера[12]). Сделав несколько глотков, бедняга ощутит неудержимое желание откинуться на рассыпчатую подушку и, чувствуя на лбу и щеках поглаживания мягких ладоней своей спутницы, вернет ей бокал и погрузится в мертвецкий сон. Прикосновение ее губ к своим – последнее, что он ощутит, проваливаясь в нежное беспамятство. Какая нежданная награда за столько часов мучений!

Длинная, почти бесконечная пауза. Попробуем в нее вслушаться.

Достаточно.

Подняв голову, он различит в полумраке пустой комнаты лишь два оплывших, готовых погаснуть огарка. Покажется, что гостиная преобразилась. И, надо полагать, не в лучшую сторону. Первым, что Петр почувствует, будет зловещий холод. Ну конечно, все дело в погасшем камине. За ночь, подобную этой, любое неотапливаемое помещение способно остыть. В такое-то время года! Но что-то не так. Словно он уже в другой квартире, лишь немного напоминающей прежнюю. Собравшись с мыслями, Петр вскочит и обнаружит дверь запертой. Проклятье! Гостиная, так недавно казавшаяся ему уютной, представится жутким, почти ледяным, но при этом кишащим мокрицами склепом. Тысяча чертей! В углу на месте книжных шкафов он различит замшелые разводы, а прикоснувшись к ним, почувствует запах, который ни с чем нельзя будет спутать: гадкая, режущая нос плесень. Какой хитроумный обман! Какая неслыханная подлость! Но на какой срок он заточен здесь? В каком преступлении его намереваются обвинить? Припишут к делу побег? Канальи! А вдруг все еще хуже и он давно мертв? Петру и правда покажется, что его душа уже в преисподней. Охваченный приступом клаустрофобии, он примется что будет сил колотить кулаками по тяжелой двери и звать на помощь. Так потянутся час за часом, но никто и не подумает спасать его. Разодрав в кровь пальцы, Петр продолжит биться в истерике, словно пациент, терзаемый электрошоком. Корчась на полу, он из последних сил примется колошматить ногами по двери и, лишь сорвав воплями пересохшее горло, расслышит голоса за стеной, а затем скрип ключа в замочной скважине. Наконец ослепляющий свет полоснет по его свыкшимся с непроглядной темнотой кротовьим глазам.