Предательство в Неаполе - [16]
— Вы люди философского склада, — говорит Алессандро с улыбкой.
Вот здесь я не могу сдержаться: уж больно удивительна оценка.
— Не принимается. По-моему, мы самая нефилософская страна в Европе. Политика, религия — вот главные вдохновители философской мысли. А мы по этой части слабоваты, по крайней мере в первозданном смысле. — Я доволен своей тирадой.
Как, похоже, и Алессандро: впервые я возразил ему. Впрочем, почти тут же, неопределенно поведя в воздухе рукой, он поясняет:
— Я и не имел в виду, что вы страна философов. Только и без религии, и без политики есть… есть… есть… — Алессандро вопросительно смотрит на Луизу.
Та принимается перечислять ему варианты, будто делала это уже тысячу раз:
— …надежда, время, простор, возможность…
— Да… есть простор, — говорит он, выбрав наиболее подходящее слово. — Есть свобода для pluralismo,[23] как вы понимаете…
— По мне, так мы занудная страна и занудный народ, — говорю я.
Алессандро пожимает плечами:
— Наверное.
— Алессандро считает, что англичане и итальянцы — это антиподы в Западной Европе. Мы похожи на другие страны, но не похожи друг на друга.
Вместо ответа Алессандро отодвигается, встает, стряхивает с коленей хлебные крошки и направляется в глубь ресторана.
— Он пошел на кухню. Отбирает продукты для следующего блюда, — спокойно объясняет Луиза, когда я выражаю недоумение.
— Алессандро твой силен, — говорю я. — Жаль, я не в лучшей форме.
Луиза накрывает ладонью мою руку:
— В самом деле мне очень приятно снова тебя увидеть. Я тут как-то недавно вспоминала, знаю ли кого-нибудь, кто наверняка понравился бы Алессу, — и решила, что это ты. Моих знакомых он считает глупыми, а все его друзья намного старше меня, и они в самом деле чересчур серьезные. Политика, политика, политика. — Последние слова Луиза произносит унылым голосом, чтобы подчеркнуть смысл, который в них вкладывает. — Есть несколько молодых адвокатов, но от большинства итальянских мужчин только и жди беды. — Она вздыхает и меняет тему: — Правда, как видишь, я теперь повзрослела…
Да, повзрослела, но в сравнении с Алессандро мы оба кажемся детьми. И от этого я чувствую, как между нами протягивается незримая ниточка. Штука безобидная и вряд ли содержащая нечто большее, нежели возможность для людей, воспитанных в Англии, потешаться втихомолку над странностями итальянца. Хотя, возможно, отзвук наших прежних отношений делает свое дело. В присутствии Алессандро Луиза предстает синьорой Масканьи. Когда же мы одни, она ведет себя как моя подружка. Думаю, что она это тоже чувствует, и хочу пошутить на сей счет, но вместо шутки говорю:
— А что это за история в газетах про Il Pentito? Я видел имя Алессандро…
— Судебный процесс. Кающийся — это Джакомо Сонино, — произносит Луиза торжественно, словно объявляет фамилию кинозвезды, играющего в фильме главную роль.
— Что это значит?
— Он вроде стукача. Ну, знаешь, того, кто выдает имена подельников. На официальном языке это именуется сотрудничеством, но газеты предпочитают говорить о покаянии.
— Понятно… — Странно, что газеты употребляют слово, обозначающее моральную категорию, в то время как официальный термин несет в себе более отрицательный смысл.
— Он уже назвал девятерых членов собственной шайки.
— Они заложили бомбу в машину?
— Да. Убило четверых членов соперничающей группировки и трех прохожих. В одно прекрасное утро. Взрывчатки было очень много. Весь город услышал.
— Зачем?
— О, это очень запутано. Годами плелось. Алессандро может тебе рассказать. Но суть в том, что сейчас в Неаполе две крупные бандитские группировки. Сонино возглавлял одну из них. Время от времени они начинают убивать друг друга. К этому привыкаешь. — Я скорчил сомнительную мину. — Точно привыкаешь! Каморра — часть местной жизни. Два года назад, когда мы только поженились, уголовные суды… ну, где работал Алессандро… перевели в новое громадное, специально выстроенное здание суда. В первый же день каморра взрывает его. Бабах!
Я смеюсь.
— Тут не до шуток, — серьезно говорит Луиза. — От pentito трудно добиться признания виновности. Тем более от такого изощренного, как Сонино. Если бы ты задержался, то мог бы пойти посмотреть. Зрелище очаровательное!
Алессандро возвращается к столу и усаживается. Луиза оборачивается и, взяв его за руку, сообщает:
— Я только что говорила Джиму: если бы он побыл здесь подольше, то мог бы прийти и посмотреть, как ты работаешь. Посмотреть на гангстеров в клетке.
Алессандро на мгновение напрягается, но отвечает вполне дружелюбно:
— Конечно, конечно. У меня очень интересный процесс, Джим, очень интересный.
И он принимается рассказывать ту же историю, что мне поведала Луиза, но уже подробнее. Процесс длится уже десять месяцев, в нем бездна головоломок, много обвиняемых, pentito, политический нажим со стороны министерства юстиции, ответственность перед семьями жертв, шумиха в прессе. И венец всему: процесс нужно завершить в течение четырех недель. Сплошная головная боль, говорит Алессандро и стучит костяшками пальцев по виску.
