Предательство Тристана - [21]

Там он поглядел на часы – час с небольшим пополуночи.

В это время ночи улицы Парижа пустели. Меткалф изрядно устал и мог воспользоваться возможностью как следует выспаться, но встреча с Корки взбудоражила его, и в его кровь хлынула изрядная доза адреналина. Поэтому он, скорее всего, не заснет, независимо от того, насколько ему требуется отдых.

Конечно, время позднее, но разве слишком позднее? У него была одна знакомая женщина, вообще-то, один из самых важных его информаторов. Она была шифровальщицей… По натуре «сова», она любила засиживаться допоздна, невзирая даже на то, что была обязана появляться на рабочем месте в девять утра.

Она будет рада его визиту в любое время дня и ночи, разве она не повторяла эти слова несколько раз? Ну так вот, он ее навестит сейчас и проверит, насколько ее слова соответствуют действительности.

Флора Спинасс была вообще-то довольно простой женщиной, но притом дорогой женщиной. Сначала она держалась тихоней и недотрогой, но, когда ему удалось ее расшевелить, сделалась сначала игривой, а потом страстной. До того как немцы пять месяцев назад захватили Францию, она была шифровальщицей в Surete Nationale – управлении государственной безопасности. Когда нацистские войска еще только приближались к городу, гестапо захватило здание Сюрте на улице Соссэй, дом 11, сразу за углом от Елисейского дворца; теперь там разместилась штаб-квартира гестапо. Вычистив всех, кого сочли ненадежными, гестаповцы все же оставили на службе очень много французов, поскольку у них не хватало людей, свободно владевших французским языком. Большинство секретарей и делопроизводителей остались на своих местах. Француженки не любили своих новых начальников, но у тех, кто сохранил работу, хватало ума держать язык за зубами и крепко держаться за свои стулья.

Но все они имели свою личную жизнь, у всех за плечами оставались семьи, и у многих, как и у Флоры Спинасс, были свои собственные небольшие трагедии. Вторжение нацистов ускорило смерть ее горячо любимой бабушки. Штат Парижской больницы, где в то время лежала бабушка, поспешил покинуть Париж, а некоторых слишком тяжелых пациентов никак нельзя было перевозить. Им – среди них оказалась и обожаемая grandmиre Флоры – были сделаны инъекции, после которых они тихо скончались. Флора горевала молча, но гнев за то, что нацисты сделали с Парижем и, как следствие, с ее бабушкой, продолжал пылать в глубине ее души.

Стивену была хорошо известна вся подноготная Флоры – сеть Корки проделала всю подготовительную работу, сопоставив больничные записи со списками работников всех более или менее важных учреждений по всему Парижу еще до того, как он «случайно» познакомился с Флорой в парке Монсо. Она была польщена и взволнована вниманием красивого богатого аргентинца, и они на пару посмеивались над дурацкими немецкими табличками, которые вдруг усеяли весь парк: «Rasen Nicht Treten» – не мять траву. До прихода немцев кто угодно мог спокойно сидеть и закусывать в любом месте парка Монсо. Но теперь? Это было настолько… по-немецки!

Нацисты установили комендантский час с полуночи, и потому все, у кого в голове имелась хотя бы унция мозгов, сидели сейчас дома или, по крайней мере, где-нибудь в помещении, а не шлялись по улицам. Нарушение комендантского часа могло означать ночь, проведенную в тюрьме. А иногда нарушителей комендантского часа отводили в немецкие казармы, где они всю ночь начищали солдатские башмаки или чистили картошку на военных кухнях.

До дома Флоры на улице Боэти было далеко. Он оставил свою старую, но мощную «Испано-Сюизу» около свое – го дома на улице Риволи. И поступил совершенно правильно: если бы он поехал на прием в автомобиле, ему все равно пришлось бы бросить его на проспекте Фоша. Он услышал хриплый грохот автомобиля. Приближался черный «Ситроен»; это наверняка ехали гестаповцы. Но оккупанты были слишком чем-то заняты, чтобы останавливаться из-за одинокого пешехода, которому полагалось сидеть дома, а не шляться по улицам.

Стало холоднее, поднялся порывистый ветер. Меткалф чувствовал, что у него замерзли уши, пальцы начали коченеть. Он пожалел, что не взял пальто, прежде чем покинул «Отель де Шателе», но тут же напомнил себе, что это было совершенно невозможно.

Примерно через минуту мимо проехала «черная Мария», или a panier а salade, корзина для салата – так французы всегда называли автомобили для перевозки арестованных. Меткалф почувствовал болезненный приступ паранойи и тут же вспомнил, что едва ли не все машины, которые можно встретить так поздно ночью, принадлежали нацистам. Увидев телефонную будку, он пересек улицу. Уже подходя к будке, где на стекле красовалась сделанная с немецким глубокомыслием по-французски надпись «Acces Interdit aux Juifs» – евреям вход воспрещен, он услышал крик и торопливые шаги.

– Эй! Вы! Arrкt![31]

Меткалф невозмутимо оглянулся, увидел, что вслед за ним бежит flic, французский полицейский, и, не ускоряя и не замедляя шага, продолжал идти к будке.

– Эй! Вы! Дайте-ка мне взглянуть на ваши бумаги. – Полицейскому едва перевалило за двадцать лет, и он, похоже, еще не брился.