Предательство. Последние дни 2011 года - [2]

— Когда лег? — спросила она. — Удалось хоть немного поспать?

— Не знаю, когда лег, но заснул мгновенно. Провалился. Немного поспал.

Сергей Георгиевич хотел сказать жене, что видел странный сон, но воздержался — он сам не понял, что означает этот сон и к чему он.

* * *

Сергей Георгиевич редко видел сны. Чаще всего это были вещие сны. В день, когда его неожиданно освободили от должности ректора, он видел мрачный сон — пустые здания общежитий университета, без окон, без людей, только тени. Здания стояли в какой-то серой среде, которая поглощала и не пропускала звуки. Словно кем-то был введен запрет на звуки. Сами здания были отремонтированы, но какие-то трещины расползались на глазах Сергея Георгиевича, превращая стены в черные паутины.

Через год все подтвердилось — страх, нагоняемый новым ректором и его командой, заставил людей молчать. Профессионалов высокого уровня, у которых было свое мнение, заставили уйти из университета. Уровень преподавания резко упал, приезжие преподаватели, которых поселили в общежитии, больше думали о том, как угодить ректору, чем о совершенствовании учебного процесса. Это были не Учителя, это были тени. Университетские здания, лишенные научного творчества, стали голыми и серыми. Сон подтвердился, все сбылось.

Возможно, видеть вещие сны — наследственная черта. Мать Сергея Георгиевича, Александра Ивановна, жила за тысячу километров, но скрыть негатив от нее никогда не удавалось. Ограничивая в негативной информации, ей не сообщали о неприятных фактах и событиях, связанных с семьей, но она всегда их предчувствовала — видела сны. Обычно утром раздавался телефонный звонок, и родной голос в трубке начинал рассказ:

— Я видела сон… — Потом следовал вопрос: — У вас все в порядке?

Может быть, от нее он унаследовал эту способность видеть сны-предсказания? Только сны Сергея Георгиевича были чаще всего не личностными, они были обобщенными и иногда предсказывали будущее.

* * *

Сергей Георгиевич брился, при этом механические движения не контролировались — голова была занята эпизодами последнего сна. Он был каким-то сюрреалистическим. Огромная площадь была заполнена большим количеством людей. Удивительно, но все было видно, каждый видел лицо другого человека — толпа не заслоняла личность. По кругу водили людей разного возраста и с них срывали одежду. Под ней оказывалась другая одежда. И все повторялось заново, повторялись круги. При этом у народа не было злобы, жестокости. Весь процесс воспринимался как необходимость, некое очищение. Все воспринимали происходящее в качестве освобождения от ненужного, чего-то лишнего, сковывающего развитие личности.

— Что за люди, и почему их раздевают? — спросил Сергей Георгиевич.

Вопрос был задан всем. Ответил один, но Сергей Георгиевич его не видел:

— Это площадь Справедливости, она здесь правит бал. По кругу водят детей и внуков больших и маленьких правителей. Они возвращают то, что украли у народа их родители, деды и прадеды.

— Зачем воровать для детей и внуков, если все потом отнимается?

— А вдруг повезет? И избежишь кары, — ответил тот же голос. — Жадность, жадность… Правитель хочет всего: власти, богатства. Всего, что его возвеличивает над подчиненными. При этом он желает, чтобы его искренне любили.

— Бред, — спокойным тоном отреагировал Сергей Георгиевич. — Любовь за обнищание, за насилие?

— Бред, как часть лжи, — составляющая власти, — с усмешкой произнес голос.

В середине площади стоял памятник. Странный памятник.

— Что за памятник? — спросил Сергей Георгиевич.

— Памятник Жадности и Алчности.

— Странно, на площади Справедливости стоит памятник Жадности и Алчности.

Голос усмехнулся невежеству Сергея Георгиевича и пояснил:

— Когда правитель избавится от жадности и алчности, тогда он станет справедливым. По-другому нельзя стать справедливым.

— Правитель, став справедливым после того, как он был жадным и алчным, не может переписать историю, вычеркнув тот этап своей жизни, — высказал свое мнение Сергей Георгиевич. — Несправедливость правления того этапа останется.

— А где взять правителя, справедливого до его прихода к власти? — задал вопрос голос.

— Не знаю.

— Чтобы стать правителем, надо перешагнуть через справедливость. А потом пытаться ее восстановить. Согласись, частичная справедливость лучше, чем без нее.

— Не уверен, — возразил Сергей Георгиевич.

— Почему? — удивленно спросил голос.

— Потому, что частичная справедливость создает иллюзию справедливости и позволяет эксплуатировать ее в интересах правителя.

Голос исчез, толпа неожиданно расступилась, и два человека, разговаривая между собой, шли, не обращая внимания на присутствующих.

Что за странный сон, подумал Сергей Георгиевич. Последнюю часть сна он не мог вспомнить, словно память закрыла доступ к ней и задвинула ее в отдаленную область. Убедившись, что потуги не дают ожидаемого результата, Сергей Георгиевич перестал бриться, провел рукой по чисто выбритой коже и, более не задерживаясь в ванной, направился на кухню.

* * *

Сергей Георгиевич сидел на маленькой кухне у Кетеван Арчиловны и рассматривал обои, которые много лет назад сам и клеил. Ничего не изменилось. Солнечный луч, пробившись сквозь листву деревьев, растущих в соседнем дворе, разделил кухню на две почти равные части. На две части была разделена и жизнь Сергея Георгиевича: в Тбилиси и Москве. Тбилисский этап жизни — насыщенный, красочный — связан с прошлым, беззаботным детством, яркими годами школьной и студенческой учебы, интересными годами научной работы и пестрым опытом освоения бизнеса. Но главное в этом этапе было общение между людьми, дружба и семья. Московский этап был еще коротким, но начался он в тяжелые и беспокойные 90-е годы, которые сотрясали Россию.