Предатели - [80]

Что, если все снова повториться?

Я физически чувствую, как тревога тенью ложится на мое лицо.

Рэйн краем глаза смотрит в мою сторону. Тянется, чтобы свободной рукой обнять за шею и притянуть к себе. Это так по-мальчишески, что внутри оттаивает та часть меня, которую я заморозила еще в юности, потому что знала, что у меня никогда не будет влюбленного немного сумасшедшего парня, который вот так же обнимет, притянет к себе под подмышку и скупо, с запахом кофе на губах, скажет:

— Не бойся, Красотка. Уже можно не бояться.

Глава 59: Анфиса

Светлана лежит в обычной государственной клинике, поэтому мне приходится немного надавить на главврача, чтобы меня к ней пустили. Он что-то бормочет о ее плохом состоянии, пытается прикрыться каким-то дурацким запретом, но я, осмелев после слов Рэйна, как будто он до сих пор стоит у меня за спиной, все равно добиваюсь своего. Говорю, что если меня не пустят к родной сестре только потому, что так решил адвокат Островского, то мне придется привлечь к этому делу правоохранительные органы и вряд ли их внимание пойдет на пользу всем нам. Особенно теперь, когда Марат, несмотря на все его миллионы и связи, оказался в изоляторе.

У меня нет никаких иллюзий насчет того, что если бы не вмешательство (правда, не знаю какое) Рэйна — Островский никогда бы не попал в телевизор. Ни я, ни Светлана не были первыми женщинами, об которых он чесал кулаки. Просто раньше получалось договориться: меня просто запугать, остальные, наверняка, тоже.

Но в этот раз привычная схема дала сбой.

Интересно, где и как?

Я накидываю на плечи мятый и не первой свежести больничный халат, иду по коридору за медсестрой. На меня, конечно, косятся: приехала жена Островского, миллионерша, которая почему-то не спешит переводить родную сестру в более подходящее и дорогое место.

Даже не обращаю внимания.

Светлана лежит в интенсивной терапии: большая палата с порядком потрескавшимися стенами, не самое допотопное, но и не новое оборудование. Есть еще одна койка, но она пуста. Возможно, так здесь покомандовал адвокат Марата. Чтобы Светлана не растрепала чего не нужно.

Я помню ее на том празднике, с которого меня увезли под дулом пистолета.

Помню роскошную, всю яркую и сверкающую, вульгарную, но несущую себя подарком мужчине. Уверенную, что ей Островский по зубам. Что она его перекусит и не поперхнется.

Сейчас от той Светланы не осталось и следа. Даже намека.

На синюшном распухшем лице едва видны щелки глаз с налитыми кровью веками. Нос перебинтован, голова — тоже, и торчащие в просветах волосы местами неаккуратно подстрижены. В ноздрях — пластиковая трубка подачи кислорода, правая нога на вытяжке.

Уверена, что когда все эти синяки сойдут — картина будет еще более печальная.

Я знаю, какая тяжелая рука у Островского.

И знаю, что когда он впадает в безумие, то перестает себя контролировать. От меня, чтобы не забил насмерть, его кое-как, но оттаскивали охранники. Одного из них, который однажды рискнул втиснуться и не дать меня ударить, я больше никогда не видела.

Светлану Марат бил долго. И никто за нее не вступился.

Я подтягиваю к кровати стул, сажусь и даже не знаю, с чего начать.

Сказать, что мне жаль? Нет, не жаль. Я предупреждала.

Предложить свою помощь? После того, как из-за нее я оказалась в лапах этого чудовища?

Я пока не уверена, что вообще хочу о чем-то с ней говорить. Приехала только ради того, чтобы убедиться, что она по крайней мере дышит самостоятельно.

— Привет, — еле слышно бормочет Светлана. Немного шепелявит, видимо, потеряв пару зубов. С шумом, медленно, втягивает кислород поцарапанными синюшными ноздрями, и просит: — Пить… Там, на тумбе…

Я наливаю в стакан немного минеральной воды без газа, вставляю трубочку и помогаю сестре обхватить ее губами. Она делает пару глотков и отводит голову.

— Мать волнуется, — наконец, говорю я. — Хочешь с ней поговорить? Я включу громкую связь.

— Потом, — отказывается сестра. Смотрит на меня одним еле-еле открытым и залитым кровью глазом. — Прости… пожалуйста.

Было бы ложью пусть слезу и сказать, что я не обижаюсь и ей не за что просить прощения.

Она знала об Островском все, и поэтому сбежала. Знала, кем ее заменят. Знала — и ничего мне не сказала, не предупредила. У нее по крайней мере всегда был выбор, которого не было у меня.

— Это… Агата, — шепчет Светлана, и нервно сглатывает. — Она… столкнула Марата с лестницы.

Сначала даже не понимаю, о чем речь.

Агата? Паучиха, которая чуть не в зад его целует и докладывает о каждом вдохе и выдохе всего, что существует на территории дома?

О чем ты? — Я понижаю голос до шепота. Корю себя за то, что пройдет еще много времени, прежде чем перестану бояться говорить об Островском так, будто за спиной до сих пор стоит его охранник и целится мне в затылок, готовый по первому же прикажу нажать на курок. — Откуда ты… все это придумала?

Я жила с ним четыре года под одной крышей.

И с самого первого дня, как я переступила порог его дома, Агата всегда была ушами и глазами Островского. Она всегда играла на его стороне. Он доверял ей безоговорочно во всем. Если она и стояла у него за спиной на той проклятой лестнице, то точно не для того, чтобы подтолкнуть. Она скорее бы упала, пытаясь его удержать, чем столкнула бы вниз, прекрасно зная, что в его состоянии, Марат, скорее всего, не пережил бы такой «кувырок судьбы».