Предатели - [26]

А когда «переберу» с фоном, потом неделю это дерьмо торчит в башке, и иногда вообще не понятно, где реальность, а где судороги уставшего серого вещества.

Но за всей этой мишурой и блестками, есть что-то еще.

Фигура. Силуэт.

Идеально ровная спина, полуповорот головы с острым вздернутым подбородком, неоформленные губы.

Я мотаю головой, пытаюсь выбраться из кресла, чтобы сделать себе чай и вырубиться на пару суток, но сила притяжения утаскивает обратно.

В моих фантазиях силуэт Страшилки становится более оформленным.

Приближается.

Наклоняется, и я почти чувствую прикосновения призрачных пальцев к моим лежащим на подлокотниках кресла рукам. Она словно приковывает меня, лишает воли и способности сбежать. Фантазия, но я пасую перед ней, как слабак.

— Анфиса, — тяну нараспев, из-под ресниц наблюдая за тем, как сверкают ее глаза. — Брысь из моей головы.

Она молчит.

Только проводит языком по нижней губе, и я болезненно стискиваю зубы от острого желания сделать то же самое.

Но я ведь не совсем спятил.

Ее нет здесь.

Она лежит в постели Островского: чопорная, правильная, пахнущая ладаном как монашка. Вся такая идеально чистенькая, что в ее сторону страшно дышать.

Какого хрена я ее не трахнул?

Она же была совсем рядом, здесь — только бы пошире развести ноги.

Откидываю голову до болезненной тяжести в затылке, расстегиваю молнию на джинсах.

Я спятил.

Да ну и по хер.

Интересно, она вспоминает обо мне, когда Островский вставляет в нее член? Вспоминает, что в той же самой постели я был рядом, и она — я чувствовал — дрожала подо мной как локальное землетрясение?

Кто-то стучит в дверь.

Противный звук, который заставляет мою пугливую Монашку покраснеть, как будто она реальная и нас застукала мать-настоятельница. Смеюсь, мысленно уговаривая ее не обращать внимания и сойти с ума вместе со мной, но она поджимает губы и ныряет обратно в пеструю толпу полуголых девок, чернокожих рэперов и какого-то некрасивого блядства.

Я точно перебрал с энергетиками. И вообще всем.

— Идите все на хуй! — ору через всю комнату, когда стук повторяется вновь.

Как мышь скребется.

Надеюсь, это заявилась не моя вторая подружка, потому что оставленный Ангелочком засос до сих пор держится на коже как прибитый.

И снова стук.

Еле-еле, шатаясь, встаю и, придерживаясь рукой за стену, бреду в коридор, стараясь не наступить на весь тот срач, который валяется под ногами. Мне двадцать, я не должен быть чистюлей. Но когда в голове прояснится, нужно бы вызвать клининговую компанию, чтобы превратили мою берлогу во что-то пригодное для жизни.

Нужно навести «резкость» в глазах, чтобы зацепиться взглядом за задвижку и цепочку.

Открываю, грубо пихая дверь коленом от себя.

Нет, нужно прекращать так жестко закидываться всяким дерьмом.

Потому что Страшилка мерещиться мне даже там, где не должна.

— Рэйн? — Ее голос звучит удивленно, как будто она сама не в курсе, почему оказалась в моей башке.

— Иди ты на хуй, — пьяно и зло смеюсь ей в лицо. — Тебя здесь нет.

Она хмурится, очень строго. Как та птичка из старого мульта, которая добровольно влезла в пасть крокодилу, чтобы почистить ему зубы от всякого говна.

Пытаюсь закрыть дверь и сохранить остатки разума, но моя фантазия успевает нырнуть внутрь.

Скалюсь.

— Ну и что дальше? Встанешь на колени и отсосешь мне? Или потрахаемся?

Толкаю ее к стене.

Знаю, что руки пройдут сквозь образ, даже если он выглядит чертовски реальным.

Но вместо этого наталкиваюсь на узкие плечи.

Пальцы сжимаются на тонких костях.

Страшилка вздрагивает, охает, когда грубо вдавливаю ее спиной в стену.

Мотаю головой, пытаюсь расчленить реальность и сбои в мозгу.

— Как ты тут…

Не хочу знать.

Даже если я прямо сейчас окончательно теряю связь с реальностью — ну и что?

Лучше всю жизнь провести в дурных фантазиях вот с ней, сидя в смирительной рубашке в комнате с мягкими стенами, чем жить непонятно ради чего.

— Рэйн… — Монашка слабо, но сопротивляется. Совсем как настоящая. — Подожди, Рэйн.

— Ты пришла ко мне ждать? — пытаюсь найти ее губы, но она каким-то дьявольским образом выкручивается и сбегает, проскальзывая у меня под подмышкой.

Видимо, мне не судьба поиметь ее даже в своих больных фантазиях.

— Располагайся, — откланиваюсь в пояс, чуть не падая от слишком резкого движения.

Иду мимо, но снова наталкиваюсь на то, что не может быть физически реальным — ее плечо.

Останавливаюсь.

Поворачиваю голову в ответ на ее пристальный взгляд снизу-вверх.

У нее такие глаза — сдуреть просто.

Такие яркие, что хочется заслониться как от слепящего солнца.

— Красотка, тебя же здесь все равно нет. — Собственный голос звучит как-то обреченно. Даже противно, как мне жаль, что именно эта фантазия неосуществима. — Не надо корчить трагические глазки.

— Рэйн. — Я чувствую тонкие теплые пальцы поверх своей ладони. — Ты плохо выглядишь. Пойдем, тебе нужно прилечь.

Она настоящая. Или нет?

Это последнее, о чем думаю, когда поддаюсь и даю уложить себя в кровать.

Глава 20: Анфиса

Рэйн, запрокинув руку за голову, лежит на смятых простынях.

Старая футболка задралась выше пупка. Он болезненно худой, но косые мышцы живота оформлены как у атлета. Старый шрам от аппендицита выглядит одновременно как что-то уродливое и бесконечно правильное. Как будто Господь придумал аппендицит только для того, чтобы однажды украсить им Рыжего Дьявола.